СНИМКИ ОТЦА ВОЕННЫХ ЛЕТ

На всех присланных отцом снимках военных лет он ещё в гимнастёрке с петлицами, в которых три кубика - старший лейтенант. Тогда воинские звания давались не так легко, как сейчас. Мне, например, это же звание присвоили автоматом, хотя ни дня не служил в армии, весь свой призывной возраст находясь в запасе.

Только на своём последнем снимке, присланном семье, он - в погонах, которые ввели в армии в 1943 году, незадолго до его гибели, и с четырьмя капитанскими звёздочками (см. в сообщении "Последняя фотография")

НОВЫЕ ВРЕМЕНА

Закончилась война, наступало новое время. Ощущение предстоящих перемен было неотвратимо, довлея над всеми остальными.
Когда уже свыкся с мыслью, что отца больше нет, и осталась только мать, любовь к ней и боязнь её тоже потерять приняли какую-то исступлённую, патологическую форму.
В то время мама работала в колхозе учётчицей, по долгу службы ей надо было часто ездить в город и райцентр. Поездки были только на полуторках, в кузове, а дороги за войну пришли в такое состояние, что грузовики на них то и дело переворачивались, приумножая число аварий со смертельным исходом. Каждый раз поэтому, проводив её в дальний рейс, переживал до такой степени, что поднималась температура. Придумывал даже какие-то ритуалы, уверяя себя, что только при непременном исполнении их всё будет хорошо, - а это уже признак психического нездоровья.
Тем временем в село начали возвращаться фронтовики. К кому-то из товарищей вернулись отцы. Другие же, оставшись сиротами, мечтали об отцах гипотетических. Один за другим потянулись к молодым вдовушкам села и холостые демобилизованные женихи. Вот уже и наша учительница Ольга Сергеевна, вдова дяди Пети, покинула и школу, и нашу семью, переехав с новым мужем в Бузулук. А потом пришёл и наш черёд. К маме, заручившись поддержкой общих знакомых, не раз и не два приезжает свататься красавец-моряк Василий Иванович Ванюков. В конце концов сосватал. Так зимой 1946 года я покинул родовое гнездо и оказался в Андреевке, нашем районном центре. Третью четверть 2 класса заканчивал уже там.
Атмосфера и привычный быт дедушкиного дома ещё долго манили к себе - как только наступали каникулы, сразу стремился туда. На этой последней гаршинской фотографии лета 1946 года я сзади с тётей Дашей, справа - тётя Ирина с детьми Олей, Толей и Валей. Слева - кузины Надя и Нина.
Жизнь в райцентре абсолютно отличалась от патриархального уклада родного села. Здесь была масса разных учреждений, повсюду гремело радио, были библиотека и кино. Мы, мальчишки, с утра до вечера, совершенно не зная усталости, играли на школьном стадионе и других площадках в футбол. Школа-десятилетка была одной из лучших в области. Выпускники её не имели проблем с поступлением даже в московские ВУЗы, и писали там, конечно, на настоящих тетрадях. Новая жизнь очень скоро захватила целиком.
Но это, как принято говорить в таких случаях, - уже другая история.

ПОЛНОЕ ЗАТМЕНИЕ

Солнечное затмение - не такая уж и большая редкость. Но полное солнечное затмение - редкость безусловная. Мало кому удаётся стать его свидетелем. Не частое само по себе, это уникальное явление природы ограничивает круг его очевидцев тем, что полное закрытие светила лунным диском можно увидеть лишь на узкой и не очень протяжённой полосе земной поверхности. Но даже и в этом, точно предсказуемом месте, никогда нельзя быть заранее уверенным, что солнце не будет в этот момент закрыто облаками. Поэтому учёные и специалисты, желающие увидеть это чудо, каждый раз снаряжают дорогостоящие экспедиции на другой край света.
В этот же раз, летом 1945 года, мы доподлинно знали из выписанных мамой газет, что находимся в самой благоприятной зоне полного затмения.
К точно указанному времени начала явления все уже стояли во дворе, вооружённые закопчёнными над керосиновой лампой осколками стекла, которые приготовили загодя, следуя инструкциям в тех же газетах.
День был ясным и безоблачным, как на заказ. Начало процесса было любопытно, но не более того. Однако же, когда от солнца остался, видимый через копоть, лишь узкий серп, и основательно потемнело - стало не по себе, побежали мурашки по коже. Загоготали гуси, собравшись в тесный круг, а куры с кудахтаньем в панике побежали на насест. А как только солнце стало совсем невидимым, закрытое лунным диском, и продолжало напоминать о себе лишь бледноватым ореолом вокруг луны, стёкла уже стали и вовсе не нужны. Небо выглядело совершенно чёрным, на нём ярко загорелись звёзды, которые можно увидеть только зимой. Со всех сторон села раздавался истошный рёв скота. Собаки уже не лаяли, они истошно и дружно выли. Стало по настоящему страшно.
Апокалиптическая атмосфера длилась не долго, а потом отлегло. Снова появился солнечный серп, теперь уже - с другой стороны диска, и при его свете стало возможным разглядеть трёх баб, бегущих, голося и причитая, с огородов с мотыгами в руках. Некому, видать, было их предупредить. Долго ещё их потом донимали вопросами: "Ну, если свет-конец, зачем же вам тогда мотыги-то нужны?"

ПОБЕДА

День Победы - незабываем. Был ясный солнечный день. Когда утром все собрались за столом, мама сразу начала рассказывать увиденный под утро сон.
Вижу, говорит, ночное звёздное тёмное безлунное небо, и вдруг звёзды стали становиться крупнее, все - разного цвета, а потом на небе стали появляться огненные буквы, складываясь в слова, которые едва успеваю читать: "Радуйтесь, люди, это - Я, ваш Господь". Все, поражённые, положили свои ложки, наступило молчание...
Не успели ещё все после завтрака встать из-за стола, как в дом вихрем ворвалась мамина подруга-почтальонша, уже с порога крича во весь голос: "Победа! Победа!"
Захлопали дворовые калитки, залаяли собаки одновременно во всех дворах, кто-то на радостях пальнул из ружья. Потом начался вселенский бабий рёв. Причины у всех были разные: кто - на радостях, кто - от горя, но плакали дружно все.

ЗА ПОЛГОДА ДО ПОБЕДЫ

Ощущение скорой победы уже висело в воздухе. Фронтовые сводки становились всё более оптимистичными. На Дальнем Востоке, казалось бы, совсем было спокойно. Да и письма отца не внушали особых опасений. И вдруг, как снег на голову, приходит сообщение о его гибели. Оказывается, празднуя революционный праздник, мы и не ведали, что его уже нет в живых.
Похоронка, такая же, как и на дядю Петра, годом раньше погибшего на Малой земле под Новороссийском, сообщала, что капитан ВВС Андреев Михаил Васильевич погиб смертью храбрых 6 ноября 1944 года. Горше всего было потом сознавать, что это случилось ровно за полгода до Победы.
Едва начали приходить в себя после такого удара, как - новая неожиданность: приезжает молодой и красивый лейтенант - сослуживец отца, привёзший его награды, документы и нехитрые личные вещи: карманные часы, пилотку, планшетку с письмами и картами местности. Так командование части решило почтить память начальника оперативного отдела штаба лётной дивизии. Направить во время войны военнослужащего в такую длительную командировку на другой конец страны - это, сейчас понимаю, дорогого стоит.
Лейтенант добрался до места назначения раньше, чем предполагал, поэтому, встреченный со всем радушием, не отказался пожить дня три в домашних условиях. Более обаятельного человека просто трудно было представить. Хорошо образованный и искусный рассказчик особенно поразил меня тем, что знал всего "Евгения Онегина" наизусть, чем не преминули воспользоваться всё новые и новые слушатели. Нечего и говорить, что за эти три дня в доме под благовидным предлогом перебывала вся девическая составляющая села.

ПЕРВЫЙ КЛАСС

В школу принимали только с семи лет, поэтому мой час настал лишь осенью 1944 года. Учебным процессом заправляли только две учительницы, одна вела первый и третий, другая - второй и четвёртый классы. Притом одной из них как раз и была живущая с нами жена, а к тому времени уже и вдова дяди Пети Ольга Сергеевна, бывшая также и завучем школы.
В большой классной комнате стояли два длинные ряда парт: ближе к окну - первого класса, рядом с дверью в коридор - третьего. Занятия с каждым учительница вела одновременно, обращаясь попеременно то к одним, то к другим. Мне программа первоклашек, все эти крючки и палочки, была совершенно не интересна. Так что фактически учился в третьем классе. Похвальную грамоту с портретами вождей однако выдали мне сразу после Победы за первый.
Учебников не было, тетради - только прошлогодние, исписанные, где ещё оставалось свободное пространство для рисования этих самых палочек и крючков. Кому не доставалось и таких тетрадок - писали на полях газет.
Запомнился изображённый на обложке этих чужих тетрадей Вещий Олег. Шёпотом передавали друг другу, что здесь подлые враги народа разместили слова "Долой советскую власть". Букву "Д" - стремя Олега находили сразу, далее же начинался простор для фантазии.
Писали ручками с пером №86, макая их в чернильницы -"непроливайки". Руки и все школьные принадлежности однако постоянно были фиолетовыми от чернил.

РЕДКИЕ ФАМИЛИИ

Сама жизнь подталкивала к быстрому образованию. Тётя Даша в колхозе работала кашеваркой, и каждый день расписывалась у кладовщика за полученный кусок мяса, за точно взвешенные хлеб, овощи и крупу для полевой кухни. Социализм есть учёт. На следующий день этот же кладовщик требовал точный отчёт, сколько граммов каждого продукта съел каждый член полеводческой бригады. Тётя сама делить не умела. Подозреваю, и сам кладовщик - тоже, но отчёт требовал. Старшие братья научились в школе только прибавлять и вычитать, да и то - не слишком длинные числа. Пришлось учиться мне.
Работа была интересная. Сначала тётя вспоминала всех едоков, работавших в этот день по фамилии, а я их записывал в столбик на листке. Потом она давала мне бумажку с точным весом полученных утром продуктов, я же делил каждый на число едоков, и полученные граммы проставлял против каждой фамилии. Приписать всё на одном списке почему-то было нельзя, каждый продукт требовал своей отчётности. Излишне говорить, что долго корпеть над этими ведомостями приходилось уже поздним вечером при свете керосиновой лампы.
С тех пор эти все фамилии прочно врезались в память, особенно приятно произносить те, что после ни разу уже больше не встречал: Бухтояров, Таратынов, Чемодуров, Ломоцков, Брюзгин, Бордадын...
Много было в Гаршино небанальных фамилий. Даже моя первая любовь на соседней парте - и та звалась нетривиально: Уйманова Лида.

НА ФРОНТ, БОЙЦУ

Мама всегда была активисткой. Приехав в село, где не было даже радио, первым делом выписала газеты. Меня тоже очень интересовали фронтовые новости, и уже к лету 1942 года я свободно читал. Первым ознакомившись со сводками Совинформбюро, бежал обрадовать новостями окружающих.
Предполагаю сейчас, что именно из газет мама почерпнула эту идею посылок на фронт. Хоть жили довольно скудно, все в семье этот порыв поддержали.
Содержание всех посылок было стереотипным: связанные из овечьей шерсти варежки со свободным указательным пальцем и носки, а также, по рецепту соседей-казаков, "подорожники" - крутые яйца, запечённые в твёрдых пресных колобках.
Не хватало только одного, но очень важного компонента - кисета с табаком, махорка в доме и не ночевала. Но уже к весне какими-то путями достали семена даже не махорки, а настоящего табака, которым были засеяны несколько грядок, и, ближе к осени его широкие листья уже сушились расстеленными на крыше и подвешенными в летнем продуваемом сарае, к вящей радости окрестных курильщиков и моих кузенов, забывших навсегда заячьи орешки.
Адрес на посылке поручали писать мне. Он имел два варианта: "Действующая армия, бойцу" или ещё короче: "На фронт, бойцу".
Не описать, сколько было радости, когда 3 или 4 раза приходили в далёкое село ответные письма от солдат

ПУТЕВОЙ ДВОРЕЦ

Гаршинская сельская школа изначально строилась как царский путевой дворец.
В конце июля 1891 года наследник престола Николай Александрович, будущий император Николай II, возвращался после длительного путешествия на Дальний Восток, омрачённого покушением на него в Японии. По заранее составленному маршруту одна из остановок с ночёвкой "царского поезда" должна была иметь место в селе Гаршино. Для этой цели был заранее построен красивый бревенчатый путевой дворец.
Бабушка Матрёна, тогда ей было 9 лет, рассказывала, что была в числе девочек, которых загодя поставили в русских праздничных нарядах вдоль ковровой дорожки, по которой проходил наследник со свитой. В одном месте дорожка образовала складку. Увидев её, Николай остановился и тихо охнул. Один из сопровождающих бросился вперёд, прикрыть ли собой мнимую бомбу или разгладить складку - осталось только гадать.
Спустя ровно полвека в этом здании была уже школа. Ни беседки, ни примыкающих некогда к зданию веранды и крытой галереи уже не быпо и в помине, но само здание было добротное, служившее верой и правдой не только летом, но и зимой.
P.S. Справка из интернета для любознательных:

Подробное описание первого посещения цесаревичем Южного Урала оставил князь Э. Э. Ухтомский в своей книге: "Путешествие государя императора Николая II на Дальний Восток и по Сибири" (СПб.; Лейпциг, [1897]). Путешествие наследника престола, великого князя Николая Александровича началось в октябре 1890 г. Он посетил Австро-Венгрию, Грецию, Египет, Индию, Китай, Японию. Далее его путь лежал через просторы Российской империи. В июле 1891 г. путь "царского поезда" пролегал по Оренбургской губернии. В первоначальном варианте "Маршрута путешествия его императорского высочества наследника цесаревича и великого князя Николая Александровича по Оренбургской губернии" планировалось, что государь прибудет в пределы губернии 26 июля, но в результате известных событий в Японии (так называемого "инцидента в Отсу", когда фанатик-полицейский ранил цесаревича саблей) долгожданный путешественник прибыл в Оренбургский край 20 июля. Для встречи на Южном Урале его высочества из казны было ассигновано 27 тыс. руб. На эту сумму Оренбургское казачье войско сформировало три льготных полка, три батареи, три сотни казачат-малолеток, а также конвойные команды, почетные караулы и команды ординарцев из Георгиевских кавалеров. Для казачат была сшита специальная форма: белые полотняные рубахи, красные кумачовые шаровары, голубые кушаки и фуражки без козырька. Их вооружили шашками малого размера, изготовленными на Златоустовском заводе.

ШКОЛЬНАЯ ЁЛКА

Года за три до войны товарищ Сталин решил вернуть детворе рождественскую ёлку, ликвидированную революцией и товарищем Крупской, как чуждый рабочему классу буржуазный элемент, только именовать её теперь надлежало новогодней.
И вот, несмотря на тяготы войны, а может быть, и именно поэтому, крохотный педколлектив школы решил порадовать детвору в канун нового 1942 года этой самой новогодней ёлкой.
Настоящую ёлку нельзя было обнаружить на земле и за сотни километров вокруг, поэтому роль её должна была исполнять срубленная завхозом у реки Грязнухи ветла. Её, с совершенно голыми веточками, обильно покрыли ватным снегом и ёлочными игрушками, сохранившимися с мирного времени. Пока дети водили хороводы, я, видевший настоящую ёлку, пробовал даже юморить: "В лесу родилась ветёлочка, в лесу она росла..." Но дети, никогда не видевшие ничего, кроме тряпичных кукол, как завороженные глядели на эти блестящие игрушки, которые так хотелось потрогать руками, и приближались к ним плотным кольцом всё ближе и ближе... В какой-то момент этот коллективный импульс превысил критическую массу, и вся ребячья толпа с дружным криком бросилась навстречу манящему чуду. Ветлу повалили на пол, стеклянные шары были побиты и растоптаны, самым ловким достались лишь картонные рыбки и звёзды.
Праздник кончился.

ПАСТИ ГУСЕЙ

Военное детство запомнилось ещё и гусиными стаями в большинстве дворов, что легко объяснимо. Содержание гусей требует больше труда и знаний в сравнении с теми же утками, но у них есть одно важное преимущество: с первой травки и до самого снега они не требуют практически никакой добавочных кормов, нагуливая вес самостоятельно. Но лишь при условиях постоянной смены мест кормёжки и возможности плавать в природных водоёмах. Короче, гусей надо пасти. Предоставленные самим себе, они становились лёгкой добычей голодающих односельчан и невероятно расплодившихся в войну лис и волков. Поэтому гусей разводили лишь в тех дворах, где были ребята 10-14 лет. Именно столько и было моим двоюродным братьям Феде, Коле и Саше, а в роли примкнувшего к ним был и я. Каждое утро с трёх наших дворов ребята выводили три большие стаи гусей и гнали их длинными ивовыми хворостинами в сторону речки Грязнухи. Там мы объединялись и стояли в дозоре, пресекая все попытки птиц разбежаться, разлететься и расплыться в разные стороны, не забывая при этом и поглядывать в сторону ближайшего пригорка, на вершине которого несколько раз за день появлялась волчья фигура. Волк нас-детей совершенно не боялся, впрочем, и мы его тоже. Начинали кричать, размахивать своими ивовыми прутьями, вынимали свистки, которые научились делать из той же ветлы. Волк, презрительно повернув голову в нашу сторону, удалялся ленивой трусцой. Даже гуси обнаглели. Если раньше, завидев хищника, они с диким гоготом дружно срывались в спасительную воду, то теперь как ни в чём не бывало продолжали щипать траву. Лишь гусаки, вытянув шею, издавали короткие предупредительные звуки.
Мои старшие братья от скуки начинали слюнявить самокрутки. Махорки не было, её заменял заячий помёт, в изобилии валявшийся кругом. Чтобы я не наябедничал строгой тёте Даше, заставляли курить и меня. Но бдительную тётку трудно было проскочить. Едва гусей загоняли во двор, хватала их по одному, приказывая: "А ну, дыхни!" Когда каждому досталось по оплеухе, стали кивать на меня: "Почему его не проверяешь?" Но после проверки им всем досталось ещё и по-новой: "Вы и его учите курить тоже!"
Надо добавить, что только летом волки были столь благодушны, благо кругом было полно приумножившихся за весну зайчат. Зимой же никто не смел даже оставить собаку на ночь в конуре - волки перемахивали через заборы, и тут же - назад с задушенным собратом.

СВАРИТЬ КУЛАГУ

Спроси сейчас любого, что такое кулага - вряд ли кто ответит. В лучшем случае припомнят актёра, хоккейного тренера или женщину с паранормальными способностями, носивших фамилию Кулагиных.
Для нас же, всех многочисленных двоюродных братьев и сестёр, это слово значило многое. Сахара в ту пору не было, а всем малолеткам хотелось сладкого. Только одна бабушка умела сотворить это сладкое чудо. Разведя в горшке дефицитную в ту пору ржаную муку, она ставила его в русскую печь и долго томила там эту самую кулагу только ей одной известным способом. Получалась красноватая масса, напоминающая по консистенции жидкую манную кашу, только очень сладкую и необыкновенно вкусную. Вот и начинала малышня время от времени теребить бабаку за передник с мольбою: "Свари кулагу!"
Ещё одним вожделенным сладким продуктом была "сарса" - такой сладкий белый брикет на молочной основе, который бегали менять на куриные яйца у живущих на краю села татар.
От жары и изнуряющей жажды летом спасал айран, напиток, позаимствованный у соседей-казахов, и получивший переиначеное название ирян. Это было разведенное холодной водой, постоянно обновляемое в большом заквасочном горшке, кислое молоко. Окислительный реактор работал непрерывно зимой и летом, вырабатывая продукт, кислоту которого по силе можно было сравнить лишь с лимонной. Это кислое молоко, разбавленное свежим, постоянно подавалось на стол. Женщинами оно использовалось ещё и для мытья волос.
Как только поспевала дикая вишня, тётя Даша собирала всю детвору, делала всем самодельные рюкзаки из свободных мешков, закладывая в углы по картошке, чтобы можно было привязать лямки, и вела всех в казачью степь, где лишь только эта вишня и произрастала. Путь был неблизкий, труд на жаре не лёгкий, приходилось ещё постоянно прятаться, завидев верхового казака, который не только отобрал бы всё собранное, но ещё и нагайкой мог стегануть. Зато потом, вечером, добравшись до первого колодца на окраине села, все никак не могли оторваться от холодной воды.
Вишню мяли вместе с косточками и потом сушили на крыше самодельные лепёшки этой массы, называя их "пастилой". Другим источником витаминов зимой служили ягоды тёрна, которые замачивали в специальной бочке и потом доставали из погреба весь год. Местоположение терновника знал только дед, совершая туда ежегодные вылазки поздней осенью. Он же где-то запасался и дикорастущим хмелем, необходимым для заквасок.
Вряд ли кому теперь известны все эти рецепты науки выживать, опробованные в страшные голодные годы - 1921 и 1933, когда выжить удалось не всем.

НАТУРАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО

Дворовое хозяйство деда и бабушки сконцентрировало в себе весь многовековой уклад крестьянской жизни, и могло поэтому служить предметным экспонатом для изучения старого быта - оно было стопроцентно натуральным и самодостаточным. Всё производилось дома и на собственном дворе, начиная с одежды.
Какая-то часть огорода была занята посаженной коноплёй, но не для того, что вы подумали. Осенью подсыхающие стебли жали серпом, связывали в снопы и замачивали в речке под гнётом, чтобы волокно отстало от кострицы. Потом эти снопы мялись специальной деревянной давилкой, получившийся колтун теребили и трясли, освобождая от деревянных частиц. Готовую паклю насаживали на зубья прялки, на которой женщины, выбирая из этой кудели понемногу и скручивали т.н. суровую нить.
Потом доставался с чердака ткацкий станок, на нём на равном расстоянии друг от друга натягивались нити основы, этими же нитками заряжался челнок. Его проводили между верхним и нижним рядами основы, ряды менялись местами, и челнок с нитью проводили уже в другую сторону. Так, ряд за рядом, и создавалось домотканое полотно, то самое, из которого были пошиты мои портки.
Кожи дед тоже выделывал сам, руками домочадцев шились из них затем шапки и полушубки.
Производство валенок достойно отдельного описания. Когда начинали их валять, в печи столовой непрерывно кипели чугуны с водой, а в густом тумане едва было видно участников действа. Длинные разборные колодки голени и ступни облеплялись ровным слоем овечьей шерсти, время от времени поливались смесью кипятка и серной кислоты, затем, обстукивая кругом колодки деревянными вальками, эту шерсть валяли. Вся трудность заключалась в двух вещах: сотворить правильную толщину войлока на каждом участке колодки и не промахнуться с концентрацией. Мало кислоты - валенок потом будет рыхлым и развалится, много - будет слишком жёстким и сломается на сгибах при первом же выходе в свет.
Варили собственное мыло. Мясо с мазарок - кладбища павшего скота загружалось в огромный чугун, посыпалось каустической содой, и варилось на огне часов 7-8. Совершенно непереносимый запах это варево прекращало источать лишь в самом конце процесса. Из готовой массы вырезались потом чёрные липкие куски нужного размера.
Делались и самодельные спички, большие, с жёлтой серной головкой, но проку от них было мало, зажигались всё равно от той же самой "катюши" - набора для высекания огня, состоящего из стальной закалёной плашки, куска гранита или кварца и ватного трута с обожжёным чёрным концом.
Дедушка был самым лучшим подшивальщиком валенок на селе, после него они становились лучше новых. К нему же постоянно несли на ремонт и колхозные хомуты и сбрую.

ТРУДОВАЯ ПОВИННОСТЬ

Может сложиться неверное представление, что мы только и делали, что прохлаждались, собравшись большой компанией. Да ничего подобного, даже собраться вместе было большой проблемой: каждого дома удерживала целая куча непременных дел и обязанностей, особенно жарким летом. Только для обязательного полива утром и вечером огорода на задах двора из неблизкого колодца-журавля на улице нужно было натаскать каждый раз под сотню вёдер воды.
Отдельный разговор - кизяки и саман.
Деревянных дров не было совсем. Топить и готовить можно было только на кизяке. Весь скопившийся за год навоз разваливался огромным высоким круглым караваем на ровном месте, все способные двигаться обитатели дома и приглашённые родственники ступали в этот круг и начинали, разминая ногами, месить эту массу, время от времени сдабриваемую очередными порциями воды и соломы. После нескольких часов дружного топтания на месте получалась однородная масса вязкой консистенции, из которой, укладывая в деревянные формы-станки на 2 штуки каждый, надо было ещё потом изготовить много-много куличиков-кирпичей. Прежде чем эти кирпичи станут настоящим кизяком, их требовалось принудительно сушить, много раз переворачивая разными сторонами на солнце и складывая во всё большие по размеру пирамиды. Процесс нельзя затягивать, надо готовые кизяки пораньше убрать под крышу, лишь бы нежданный дождь не загубил все труды. Топливо получалось низкокалорийное, из печи каждое утро приходилось выгребать гору золы, но на другое просто не приходилось расчитывать.
По такой же технологии производился и строительный саманный кирпич, только размеры станка-формы были значительно больше, да вместо навоза - глина.
Каждый год в этой безлесной местности крыши и стены всех саманных построек, размытые дождями, требовали новой обмазки, надо было опять добывать глину, собирая её во дворе, опять таскать и месить, месить и таскать...
Зимой у детворы работы было поменьше, но и с развлечениями - не густо. Только катание на ледянках (санок детских не было и в помине). Ледянка делапась просто: брались любые пришедшие в негодность таз или корзинка, дно обмазывалось очень стойким на морозе материалом, позаимствованным из свежих коровьих лепёшек, а потом ещё намораживались и несколько слоёв чистой водой. Скольжение такого болида с крутой ледяной горы было идеальным, ускорение - близкое к ускорению свободного падения, снаряд улетал далеко, ещё и вращаясь при этом вокруг своей оси.
Телевизоров в ту пору не было, и долгие зимние вечера в дни пребывания в Гаршино на зимних каникулах заполняли игрой в картишки при свете керосиновой лампы, я их быстро наловчился делать, или сочинением страшных сказок в полной темноте.

Дома же в Андреевке и зимними вечерами находилась работа. Одна и та же: мы с Олей, двое старших детей, как самые остроглазые, конечно, с мамой во главе, при свете керосиновой лампы ежедневно перебирали вычесанный осенью у наших четырёх коз пух, выбирая оттуда грубые волосинки. А уже из этого отборного пуха мать пряла потом тонкую пуховую пряжу на нитяной основе, и вязала знаменитые оренбургские платки всем родным и на продажу, сидя здесь же рядом с нами. За зиму редко удавалось связать более одного платка, и стоил он не дороже 70 рублей по курсу 1961 года, но, учитывая, что заработок отца, работавшего конюхом в районных конторах, составлял 28 рублей в месяц, и это была ощутимая помощь в семейных расходах.

ЛЕТНИЕ ВЫЛАЗКИ

Почему-то получалось так, что почти все наши ребячьи вылазки так или иначе были связаны с поиском чего-то съедобного. Мы отлично знали, где произрастают дикие лук и чеснок, где можно найти целые плантации ягод вороняшки, как называли чёрный паслён. Не гнушались и очищенными стеблями кипрея и лопуха-репейника, от которого долго потом язык оставался чёрным. Когда начинался пахотный сезон, шли к местам, где можно было набрать в развороченных пластах мышинки - вкусные клубни дикого горошка, по форме напоминающие арахис, только в 2-3 раза побольше.
Время от времени отправлялись и в дальний поход к месту, известному только нам, где можно было разжиться белой с голубоватым отливом каолиновой глиной. Эту глину можно было есть, что мы с удовольствием и делали - вкусом она напоминала густую сметану, и оставляла долгое ощущение сытости. Самую чистую часть её поедали, остальную приносили своим сёстрам, лепившим из неё, как из пластилина, кукол и посуду. Подготовка к мероприятию и сам поход очень напоминали такой же, но за жвачкой-мастикой Чика с друзьями у Фазипя Искандера.
Под стрехами колхозных коровников обирали многочисленные гнёзда воробьёв, складывая яйца в тюбетейки. Купаясь, промышляли раков. Раки ловились просто: надо было зайти в воду поглубже и совать большой палец ноги поочерёдно во все рачьи норы на глинистом дне. Если там укрывался рак, то непременно вцеплялся клешнёй в этот палец. Оставалось только нырнуть и схватить его рукой.
Мясной рацион в летнюю пору составляли одни лишь суслики, основательно опустошавшие в войну колхозные поля. Непременным условием охоты на них должно быть наличие где-то рядом воды. После 1-2 вёдер воды, вылитых в нору, грызун выбирался наружу, и нужно было его, ошалевшего, быстро схватить за мокрую шкирку.

КОРМИЛЕЦ

Нет предела совершенствованию. Очень скоро выяснилось, что в моих портках "как у всех" нехватает очень важной детали - длинного кармана справа до самых пят. После его появления мог уже на равных бегать вместе со всеми на колхозный ток. Там, забравшись в ворох привезённого с поля зерна и как можно более правдоподобно изображая игру с бросками и падениями, надо было успеть быстро-быстро наполнить этот карман зерном. Потом так же естественно нужно было изобразить продолжение забавы, стремительно удалясь в сторону села. Вот на этом втором акте представления с непринуждённостью возникали проблемы. Дело в том, что, когда карман наполнялся доверху, он превращался в толстую твёрдую колбасу, согнуть которую не было никакой возможности. Даже встать было нелегко, а уж бежать с несгибаемой ногой - тем более.
Сердце бешено колотилось, в голове крутился заранее заготовленный ответ: "Дяденька, это я - голубям". Будто кто-то мог не знать, что давно уже все голуби съедены голодающими сельчанами.
Зато, ступив на родимый двор, мгновенно превращаешься в триумфатора. Навстречу спешит уже бабушка, опорожняет карман, целуя и ласково причитая: "Кормилец! Кормилец ты наш!"

БЫТЬ КАК ВСЕ

Первый же выход в свет, то-бишь на улицу, произвёл неизгладимое впечатление. Вся ватага ребятни, скакавшая босиком, в длинных домотканых портках с заплатками верхом на своих ивовых прутиках, осадила коней и окружила меня, с любопытством разглядывая новые ботиночки и короткие штанишки на лямках через плечо. Я же с недоумением смотрел на них. Контакта цивилизаций явно не получалось.
Прибежав домой и чуть не плача, заявил, что больше в таком наряде на улицу не пойду. Добрая душа бабака тут же принялась мне ладить штаны из домоткани. Готовый продукт мне тоже не понравился: а где заплатки? И лишь после того, как на каждой ноге прибавилось по разноцветной заплатке, почувствовал себя комильфо.
Жизнь на улице оказалась очень интересной. Масса неведомых раньше игр. Походы на ветряную мельницу, стоящую одиноко за кладбищем, пока сам Адаксин, бывший хозяин, а ныне просто мельник и наш сосед слева, крутится на своём дворе, и , несмотря на замок, можно пробраться внутрь, пробежать по ступенькам, облепленным мукой, на самый верх, и оттуда любоваться панорамой села. Если мельница работает - ещё интересней: взобраться на пандус и успеть пробежать под огромными деревянными крыльями прежде, чем любое из четырёх окажется на этом месте, едва не касаясь его деревянного ската. Самым шиком было изобразить нечаянное падение, и, вжавшись в доски, дрожать: а вдруг заденет?
Соседей справа не было - на месте дома, разрушенного Гражданской войной, осталось лишь прямоугольное возвышение грунта, покопавшись в котором можно было найти не только отдельные патроны с остроконечными пулями, но и целые обоймы с пятью штуками в ряд. Наличие боеприпасов приятно возбуждало, стимулируя поиски их достойного применения.

ДЯДЯ ГРИША

На второй или третий день после приезда мама повела нас с сестрёнкой в гости к дяде Грише - брату отца. Там же мне предстояло и увидеть впервые своих двоюродных братьев Васю, Колю и Петра (слева направо). Когда весной 1941 года отец получил эту фотографию то, увидев своих племянников в этих одеяниях, тут же послал маму на почту отсылать денежный перевод. Надо сказать, что в то голодное время авиация была элитной частью Вооружённых сил, и семьи лётчиков ни в чём не испытывали нужды, а продуктов хватало и на хозяев снимаемого жилья.
Удивительное дело, отца почти не помню, а этот день с дядей Гришей и поныне помню до мельчайших деталей. Стихи "Вот качусь я в санках по горе крутой", что он читал, и даже загадку его, которую никогда после не слышал: "Идёт Иваха - деревянная рубаха, где пройдёт - там след проведёт". И эти запахи свежего чёрного хлеба и блюдца с душистым янтарным мёдом.
Не покидает ощущение, что он предчувствовал своё неотвратимое будущее. Буквально через неделю ему пришла повестка на фронт. Сначала все колхозные механизаторы были на брони от призыва, но уже в 1942 году на всех тракторах рулили только женщины да калеки. И, как и на дядю Пашу летом, уже через месяц пришла похоронка. Земляки одного с ним призыва, чудом уцелевшие и пришедшие домой, рассказывали, что, затыкая бреши на фронтах первого года войны, их, необученых, бросали на передовую с одной винтовкой на троих. На вопросы, а чем же нам отвечать на огонь, отвечали: оружие возьмёте у тех, кто упадёт, будучи раненым или убитым.
Помню, как мамина подруга-почтальонша, рыдала: не хочу работать, разносить эти проклятые похоронки, от меня уже все шарахаются на селе.

ЙИ-И-ИСТЬ!

Едва, встреченные роднёй, переступили порог довольно просторной дедушкиной избы, как откуда-то с верха огромной печи раздался противный, настойчивый детский крик: "Йи-и-исть! Йи-и-исть! Йи-и-исть!" Испуганно трясу маму: "Что такое йисть?" - "Это она просит есть". В радостной суматохе все торопятся выговориться, но, заглушая всех, моя ровесница Нина, дочь тёти Даши, вытягивает нараспев одно и то же слово, вполне годящееся в девиз того военного времени. Успокаивается она лишь тогда, когда получает от матери вожделенный сухарь.
Пройдя через крохотные сени этого дома, сначала попадаешь в столовую с окнами во двор, не меньше четверти которой занимала огромная печь с двуспальными полатями наверху, облюбованными стариками. Следующая дверь вела в обширную комнату с окнами в палисадник и на улицу. Здесь обитала Ольга Сергеевна - завуч местной школы, жена фронтовика-матроса дяди Пети и её совсем малая дочь Альбина. Здесь была печь-голландка с небольшой плитой.
Мы же четверо и тётя Даша с Федей и Ниной ночевали в небольшой глинобитной мазанке с двумя крохотными окнами на улицу. Значительную часть спального помещения занимала опять-таки печь, на которой спал Фёдор, остальным едва удавалось размещаться ночью на оставшемся пространстве. В тесноте, но не в обиде так и прожили все пять военных лет.
На трапезы собирались все вместе в большом доме, да и вся основная жизнь протекала там. Ели все деревянными ложками из одной большой миски. Начинал всегда тятяка (так все звали деда), затем - бабака, а потом уже и все остальные. Если это был суп с мясом, все ждали, когда покажется дно, и дед зачерпнёт первый кусок, потом начинали и все остальные. Кто-нибудь из детворы, рискнувший ухватить пораньше, мог получить и ложкой по лбу.
То и дело в доме тятяки появлялись Саша, Валя, Оля и Толя - дети тёти Ариши (Ирины), жившие в доме напротив, на другой стороне улицы. Забегали и Коля с Надей, отец которых Алексей сражался под Ленинградом. И всем находилось место за столом.
Мы, дети, росли и поэтому, видимо, особо остро нуждались в питании. Поэтому первое, что вспоминается, возвращаясь к тем дням, - постоянное чувство голода, недоедания, неутолённого зверского аппетита.

ОДИССЕЯ ПО-РУССКИ

Едва мама с ребёнком вернулась в Киевский военный округ, как отца направили на Дальний Восток. Тогда там были самые горячие точки государственной границы, с постоянными стычками с японцами, оккупировавшими Маньчжурию и КВЖД. Сначала гарнизон совершал на У-2 разведывательные полёты в приграничной зоне, большей частью - ночные, а после начала войны всех пересадили на боевые истребители. Места дислокации воинской части отца Гродеково, Седанка, Липовцы, озеро Ханка - до сих пор на слуху.
Отца же помню плохо, только какой-то один день, когда он вёз меня на раме велосипеда, направляясь к сослуживцу, обувь у меня постоянно сваливалась с ног, он был вынужден останавливаться, снова обувая меня. Потом, уже общаясь с другом, он машинально переворачивал на столе спичечный коробок, я же пытался эти манипуляции повторить. На единственной моей фотографии того времени я - справа в кепке.
В 1939 году там родилась сестрёнка Ольга, в 1941, уже шла война - и младший брат. Едва мама сумела оклематься после родов, как поступила команда всему лётсоставу эвакуировать свои семьи в глубь страны. По транссибирской магистрали гражданские поезда уже не ходили, в обе стороны двигались только забитые до отказа военные эшелоны. Отправиться к своим родителям до такой далёкой станции Бузулук, с минимумом вещей, да ещё с тремя малолетними детьми было чистым безумием, но выбора не было - приказ. Эта одиссея в рассказах матери даже спустя годы ужасает, эти постоянные три вопроса: чем покормиться, где поспать, как упросить военных взять на попутный состав. Добралась она только через два месяца, уезжала летом - добралась лишь осенью. Только на станции Кинель, пересадочном узле двух магистралей, уже совсем близко от дома, а началась уже холодная осень, пришлось две недели ночевать на сырой земле: в составы на Бузулук совершенно невозможно было попасть. Удивительно, но, несмотря на все форс-мажоры ( в пути в окна вагонов летели камни от работавших вдоль магистрали зэков, и однажды меня, сидевшего на коленях бойца, сильно поранило осколками битого стекла), холод и голод, каждый из четверых как-то умудрился даже серьёзно не заболеть.
На всю жизнь врезалась в память покрытая пёстрым ковром опавших жёлтых листьев, платформа бузулукского вокзала и бегущий навстречу с раскинутыми руками радостный, добрый белобородый старичок (это дедушке, получившему телеграмму, удалось выпросить колхозную подводу).

ДЕДУШКА И БАБУШКА

На Гражданскую деда ни одна из постоянно меняющихся властей не забирала, ему тогда было уже 40, а с седой бородой он выглядел ещё старше. Но, увидев во дворе хоть и неказистую, но лошадёнку, и те, и другие непременно отряжали его вместе с тяглом в свой обоз, приказывая везти раненых или припасы. Продолжительность марш-броска зависела от многих обстоятельств, главным из которых была милость работодателей.
С закрепившейся уже советской властью легче не стало: постоянные набеги продовольственных комиссаров, выметавших всё до зёрнышка из сусеков, вынуждали изобретать нетривиальные места хранения зерна, зарывая, например, в землю под собачьей конурой. Однажды спасло только чудо. Когда в очередной раз деда стали трясти за грудки: "Где хлеб?", подбежал младшенький Петя с ранее подслушанной родительской фразой: "У собаки под хвостом". Надо было быстро сообразить, чтобы прогнать мальца за "неудачную шутку".
Звёздный час деда пробил с наступлением НЭПа. Всю землю делили жребием по числу едоков, только трудись на ней. И тут дед развернулся на всю мощь - работали всей семьёй от темна до темна. Даже Петю, которому не было ещё и пяти, будили чуть свет и заставляли ходить за бороной, погоняя лошадь. Грудной младенец Павел лежал здесь же в поле рядом с работающей матерью. Моя мама удивляла педагогов своими способностями, и после завершения ею учёбы в местной школе, те приходили просить отправить её учиться дальше, в соседнее село - дед же был категоричен: достаточно этой науки, работать некому.
Стал быстро богатеть: приобрёл сеялку, веялку, конные грабли, росло число коров и лошадей. Это чуть не кончилось плачевно: от раскулачивания и ссылки семью спасло лишь то, что никто из односельчан ни разу не видел работающих рядом с ними родных, которых можно было объявить наёмными работниками. Всю живность, кроме кур и собаки, всю сбрую, весь инвентарь, тем не менее, конечно же, свёз на колхозный двор.
Дед не курил, за всю жизнь не выпил и капли спиртного, не сказал ни одного нехорошего слова. Даже слово "чёрт" он заменял кодовым "чёрненький". Рассерженным его приходилось видеть, ругающим кого-то - никогда. Ещё он панически боялся любых представителей власти, даже чисто декоративных. Уже с 5 лет я бегло читал, и иногда он просил меня почитать ему районную многотиражку "Стахановец полей" - листок формата А3, который дед выписывал, боясь отказать властям, причём интересовался только "Международным обозрением" на обороте, внизу. Слушал внимательно, вряд ли что понимая, но непременно приговаривая: "А? Что вытворяют!" - и относилось это, понятно, всё к тем же властям.
Доброты он был необыкновенной, меня иначе, чем "Инадик", никогда не называл.
В этом они были с бабушкой подстать друг другу. Её никто никогда не видел даже просто хмурой или рассерженной. К ней, наделённой даром целительства и костоправного искусства, наезжали страждущие из всех окрестных сёл с непременными крестьянскими хворями - вывихами и "растяжениями жил". Так и вижу её сидящей на полу и растирающей намыленными руками в тазу с горячей водой ногу очередного сидящего на табуретке, с непременным: "Потерпи, милёнок, сейчас будет хорошо". Приезжали и днём, и ночью, и денег, конечно никода ни с кого не брала. Последний раз видел её в Самаре у тёти Маруси, за 4 месяца до её смерти. Она с трудом встала с постели, тяжёлая, грузная, совершенно слепая. Но меня сразу узнала, заплакала. Я - тоже...

БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ

Уместно перейти теперь к рассказу и о семье мамы.
Дед Кирилл Анисимович был из безземельных крестьян, но глаз положил на свою ровесницу из богатого, по меркам того времени, рода, отличавшегося, к тому же, недюжинной силой и богатырским телосложением. Брат бабушки Матрёны Ивановны, например, прославился тем, что отнёс в соседнее село за 15 км кадку с солёными огурцами весом более двух пудов (пуд = 16 кг). Остаётся открытым, правда, вопрос - зачем и почему, тележек, что ли не было? Такой же крепкой и дородной с малолетства была и бабушка. Дедушка же, наоборот, рядом с ней казался тщедушным, но был силён, жилист и неутомим в работе. Первое сватовство его окончилось крахом - родичи и слушать не хотели о таком мезальянсе. Но после долгого упорства и настойчивых просьб невесты, наконец, сдались: выходи, но никакой земли от нас не получите.
Чтобы содержать семью, дед подрядился гонять от яма до яма казённую почту, но частые и долгие отлучки зятя из дома очень не нравились богатым пуританам-родственникам, спустя год сменившим гнев на милость и выделившим молодым надел земли.
Крепко встать на ноги не позволяла всё возраставшая семья. Кроме детей, умерших сразу после рождения или в младенчестве, до взросления дожили семеро: Мария (07.01.1905-22.08.1997), Дарья (10.1907-10.1997), Алексей (1909-1993), Ирина (1911-1980), Анастасия (24.09.1913-15.06.2000), Пётр (06.1915-1943), Павел (1921-1941). Но исключительная сплочённость, дружба и всё побеждающая любовь в семье позволили без больших потерь преодолеть все трудные времена. За исключением, конечно, войны, с которой из трёх братьев пришёл лишь один, сражавшийся на Ленинградском фронте в блокадном городе. Пётр погиб под Новороссийском, на Малой земле, а младшего убили в первом же бою на передовой.
На снимке 1935 года: за дедом - Алексей с женой Анютой, слева - мама, справа - Мария с дочерью Ниной, внизу - мои кузены, дети Дарьи - Федя, Ирины - Саша, Алексея - Коля, речь о которых ещё впереди.

РОЖДЕСТВО В КВАДРАТЕ

Помыкавшись пару лет по лётным гарнизонам, где жильё удавалось найти, лишь снимая углы в многодетных семьях местечковых евреев Белой Церкви и пригородных посёлков, рожать первый раз мама приехала всё-таки под надёжное крыло своей матери Матрёны, где и появился на свет успевший надоесть вам всем блоггер. Случилось это как раз на Рождество Христово, 7 января 1937 года, с профессиональной помощью единственного врача в округе Моргацкого. Влияние отца уже сказывалось: никаких бабок-повитух и в проекте не было.
Мне повезло, конечно, но не самому врачу широкого профиля - сразу после этого он был репрессирован как троцкист и враг народа. Год-то был знаковый.

ПЕРВЫЙ ЛЁТЧИК

Возвращение отца в родное село в качестве курсанта-лётчика-отпускника было поистине триумфальным. Шутка ли, первый лётчик во всей округе до самого Бузулука, да ещё в такой помпезной лётной форме на фоне рванья и ужасающей нищеты первых колхозных лет. В это время произошла и знаменательная для меня встреча моих будущих родителей. В следующий свой приезд он приехал уже с предложением руки, сердца и своего угла в военной казарме.
На нижних снимках он уже с мамой и дружбаном Алексеем - её старшим братом.

ВЗЛЁТ

Не менее удивительно и то, как удалось выжить двум сиротам-братьям в этот жуткий год, когда все кругом пухли от голода, вымирая целыми семьями, и дело доходило даже до людоедства. Батрачили? Да, конечно, но кому были нужны работники за еду, если даже своих детей нечем было кормить. Родные спасали? Возможно, но почему же тогда не находилось им места в доме, даже собственном - ведь доподлинно известно, что братья не один год жили и даже зимовали в заброшенной глинобитной бане.
Видно, много обид накопилось на зажиточных земляков и родственников, батрачить на которых приходилось и в сытые годы НЭПа, если отец стал одним из первых комсомольцев, коллективизаторов, экспроприаторов и активистов на селе.
Вот и фотографии его после длительной паузы появились снова, когда ему стало уже 20, как раз в год начала колхозов. Так сказать, провёл "экспроприацию экспроприаторов", вернув назад отцовские фотокамеры на треногах.
На следующих снимках он будет уже только в военной форме, поскольку с энтузиазмом воспринял призыв "Комсомольцы - в Воздушный флот!", поступив после неслабого конкурса в Киевскую лётную школу.

С ГЕРМАНСКОЙ НА ГРАЖДАНСКУЮ

С началом Первой мировой войны дед Василий был мобилизован и отправлен на германский фронт. О его окопной жизни сведений не сохранилось. Известно лишь, что, когда после февральской революции распропагандированные большевиками солдаты в массовом порядке начали брататься с неприятелем и покидать фронт, вернулся домой к жене с детьми и он.
Семейная идиллия оказалась недолгой. В десяти километрах от Гаршино уже начиналась территория Уральского казачьего округа с центром в г.Уральске, ныне подаренном казахам и ими переименованного, где набирали силу мятежные части атамана Дутова, а навстречу им уже двигались из центра войска Красной армии. Вражда с соседями-казаками имела давние исторические корни, неудивительно поэтому, что дед оказался на стороне красных, оказавшись потом в чапаевской дивизии, воевавшей именно в этих местах.
Власть в селе неоднократно менялась с красной на белую и наоборот, что позволяло через земляков сообщать семье сведения о себе, и даже появляться дома самому. Постепенно фронт откатился к Каспию, и наведавшиеся к бабушке Марии земляки сообщили, что её муж лежит раненый в госпитале г.Гурьева, тоже повторившего ныне судьбу Уральска. Остаётся лишь удивляться, как удалось ей привезти его, недвижимого, оттуда домой.
Но до хэппи-энда было далеко. По дороге дед ещё и подхватил брюшной тиф. В тяжёлом состоянии и мучимый жаждой (а много жидкости врач категорически запретил), улучив момент, когда никого не было в избе, дед дорвался до арбуза на столе, после чего ему стало совсем плохо, и он умер.
Оставшись одна с детьми, бабушка Маша два года ещё как-то изворачивалась, но в 1921 году, когда наступила невиданная засуха, превратившая окружающий ландшафт в пустыню, а всё съестное и всё, что шевелится, давно уже выгребли бесконечные реквизиторы и продкомиссары, доведённая до отчаяния, собрала все приличные вещички в узел и, оставив дома сыновей 12 и 14 лет, отправилась в Ташкент, надеясь поменять их там хоть на какое-то пропитание.
Уехала она не далеко. Вернувшиеся домой земляки сообщили, что, с трудом найдя место на крыше вагона поезда, следовавшего из Бузулука в сторону Средней Азии, той же ночью она была сброшена на ходу мародёрами вниз под откос.
Братья Гриша и Миша остались круглыми сиротами.

ПОСЛЕДНЯЯ ИДИЛЛИЯ

Больше всех других нравится эта групповая фотография, снятая летом 1914 года. Здесь можно увидеть всех гаршинских родных и знакомых. Здесь не только уже известные дед Василий (4ый справа во 2м ряду) с моим отцом в немыслимой папахе у его ног, и бабушка Мария (2я справа в 3ем ряду), но и родители мамы: дед Кирилл (3ий слева во 2ом ряду) и бабушка Матрёна (2я справа в 4ом ряду). Сама мама не попала на фото лишь потому, что ей тогда ещё не было и года.
Лица на фото спокойны и безмятежны. Никто не знает еще, что уже в августе этого года начнётся Первая мировая, потом - революция, Гражданская, страшный голод 1921го, которые выкосят половину села, и уже начался обратный отсчёт.

КОЛОРИТНЫЕ ФИГУРЫ

Какие же колоритные фигуры на этих старых фотографиях.
На втором сверху фото в центре - бабушка Мария со своей роднёй.
На третьем - она же третья справа во втором ряду.
На нижнем снимке слева - дед Василий, предположительно со своими братьями.

ДЕТСКИЕ ФОТО ОТЦА

То были фотопортреты деда и бабушки Марии Никифоровны. А вот и вся семья с детьми (сверху вниз) Григорием (род.1907), Михаилом (род.1909), и младшим (род.1910), недолго жившем после. Он же остался и на втором снимке, рядом с моим отцом.

МОЙ ПРОДВИНУТЫЙ ДЕД

Мой дедушка Василий Степанович Андреев родился в восьмидесятых годах позапрошлого века в многодетной крестьянской семье. Кроме него, было ещё шесть братьев. Для небольшого отцовского надела земли это было катастрофой. Поэтому большинство братьев подались в поисках лучшей доли в ближайший город Бузулук. Василий же, как самый развитой и продвинутый, освоил новое для того времени дело - фотографию и остался в родном селе Гаршино, вложив немалые деньги в аппаратуру и материалы, производились которые тогда лишь во Франции и Германии. "Василий - съёмщик" стал известен далеко за пределами своей волости. На оборотной стороне его сохранившихся работ - сиреневый штамп: "Фотография В.С.Андреева".
В детстве мне удалось увидеть эти камеры в виде громоздких деревянных ящиков на таких же деревянных треногах и фотопластины на толстом стекле.
Вот несколько его сохранившихся работ, донёсших неповторимый колорит тех времён.

ДАВАЙТЕ ДОГОВОРИМСЯ

Давайте вспомним мудрых греков: краткость - сестра таланта. Как все, не люблю, говоря "по-олбански", когда "многа букафф", поэтому других прошу и сам обязуюсь писать сообщения только в жанре миниатюр и коротких рассказиков.

ГЕНЕАЛОГИЯ

Дедушек-бабушек своих мы ещё имя-отчество знаем, а дальше - мрак. К сожалению, интерес к прошлому и своим корням просыпается, когда уже нет тех, кого можно и нужно было спросить.
Не имея навыка рисовать в интернете генеалогическое древо, ограничусь простыми цепочками:
Дед Андреев Василий Степанович (ум.1919)---отец Андреев Михаил Васильевич (10.01.1909 - 6.11.1944).
Бабушка Андреева (Нечаева) Мария Никифоровна (ум.1921).
Прапрапрадед Попов Никифор Макарович---прадед Попов Анисим Никифорович (ум.1920) с прабабушкой Ненилой (ум.1891)---дед Попов Кирилл Анисимович (1880 - 1.07.1960)---мать Андреева (Попова) Анастасия Кирилловна (24.09.1913 - 15.06.2000).
Прапрапрадед Платухин Фрол Иванович---прадед Платухин Иван Фролович с прабабушкой-мордовкой Платухиной (Тарабаевой) Ефросиньей Семёновной---бабушка Попова (Платухина) Матрёна Ивановна (1880 - 9.12.1965).
От первого брака мамы - трое детей: Геннадий (род.7.01.1937), Ольга (род.1.01.1939), Анатолий (12.07.1941 - 15.08.1942).
От второго брака с Ванюковым Василием Ивановичем (22.04.1915 - 20.05.1994) - двое: Александр (род.1.07.1947), Лариса (род.27.02.1954).
В моём первом браке с Андреевой (Красных) Екатериной Николаевной (род.31.07.1935) 28.05.1960 родилась дочь Андреева Ольга Геннадиевна, продолжившая линию жизни внучками Оксаной (род.4.11.1977) и Верой (30.09.1990).
Во втором браке с Андреевой (Калашниковой) Риммой Алексеевной усыновил её ребёнка Андреева Михаила Геннадиевича (род.17 08.1958), имеющего теперь опять-таки двух дочерей Марию (род.19.11.1982) и Наталию (род.4.03.1984).
Сестра Ольга сейчас живёт в Новокузнецке с дочерью Наталией (род.7.07.1964) и внуком Александром (род.27.08.1987). Другая сестра Лариса - в Самаре с сыновьями Андреем (род.30.07.1978) и Денисом (род.4.03.1985). Брат Александр - в Екатеринбурге с сыном Сергеем (род.1970) и дочерью Юлией (род.1977).
Вот такая получается непростая генеалогия.

ПОД СТУК КОЛЁС

Тот день - то ясен, то незрим,
как запах грёз,
когда для нас двоих шёл фильм
"Под стук колёс".

Бил в тамбур паровозный дым...
В глазах - вопрос...
И шопот, еле уловим,
под стук колёс...

Сквозь вёсен хмель, сквозь горечь зим,
сквозь сотни вёрст
далёкий слышу сердца ритм
под стук колёс.

6.11.1968

КАК КАЖДЫЙ НЕРВ К ТЕБЕ СТРЕМИТСЯ...

Как каждый нерв к тебе стремится:
приди, желанная, приди!
Дай в волосах твоих зарыться,
щекой припасть к твоей груди.

Как мне от глаз людских укрыться?
Как приказать себе: не жди?
Кругом туман, туман клубится,
не видно света впереди.

Нет, никогда не приголубит
она меня. Не голубь - я...
И голубых покровов будет
рука касаться не моя.

Не видеть мне на белом фоне
игривый всплеск её кудрей,
мой стон души её не тронет,
не станет взгляд её добрей.

Я знаю, долю эту злую
уже ничто не отвратит.
Лишь память сладость поцелуя
мешает с горечью обид.

1980

ТЕЛЕФОН

Неужели мне на муки
кем-то злым придуман он?
Так притягивает руки
этот вредный телефон.

Он так сдержан, безупречен,
и услышать не дано
мне короткое, как встречи,
хрипловатое "алло".

Трубку - в руки, что поделать...
Сам себя ввергая в шок,
дохожу до цифры "9"
и кладу на рычажок.

Ни к чему! Нельзя! Не надо!
Привыкай терпеть и ждать!
Лишь неведенье - отрада.
Лишь незнанье - благодать.

1971

ВСЁ БЫЛО СМУТНО, КАК В ТУМАНЕ...

Всё было смутно, как в тумане.
Всё было зыбко, как во сне.
Как губы в тягостном молчаньи,
смыкались шторы на окне.

Вползал неслышно вечер ранний,
и ты, загадочно мила,
стирая грани расстояний,
как Сфинкс, пугала и влекла

лицом с девчоночьим овалом,
в венце, чернее, чем смола,
и взором женщины усталым,
всего изведавшей сполна.

Как часто скепсиса забрало
с бронёю стёртых фраз и слов
пред этим взглядом пасовало,
что стар, как мир, и вечно нов.

Так нас пронзают неизменно
сквозь панцирь знаний и веков
слова мыслителей нетленных
и лики мудрые богов.

27.01.1971

АКТРИСА

Весной, успев опять озолотиться
веснушками на солнечном огне, -
"Ты знаешь, я - великая актриса", -
сверкнув глазами, ты сказала мне.

Я не придал тогда словам значенья,
дела куда серьёзней, чем слова,
но лишь пройдя все стадии мученья,
я понял: ты тогда была права.

Ведь это ж надо, чтобы всю дорогу,
всегда, везде кого-нибудь играть!
Сегодня - злую леди-недотрогу,
а завтра - добродетельную мать.

Сегодня ты - девчонка свиристелка,
игрива, легкомысленна, бодра,
а день спустя - монахиня-сиделка,
скорбящая у смертного одра.

Но знаю я тебя совсем другою,
когда по-русски широка, щедра,
собою став, под радугой-дугою, -
об землю - шапку, и покров - с бедра.

Когда ни сцен, ни зрителей не надо,
когда смешались Запад и Восток,
и всё кругом - одна сплошная правда,
и бьёт в висок горячей крови ток.

1971

ПРОЩАНИЕ СО СТАРЫМ СТАДИОНОМ "ДИНАМО"

Вот они, самые верные поклонники великого клуба, сдружившиеся в интернете на динамовских форумах:
СашО: http://www.fc-dynamo.ru/gbook/
и ГринГест^ http://fc-dinamo.ru/forum/
единодушно, стар и млад, пришедшие 22.11.2008 проститься с любимым стадионом, верой и правдой служившим москвичам ещё с довоенных времён, и положить цветы к памятнику великого Льва Ивановича Яшина.
Новый должен быть построен к сезону 2012 года, а пока придётся ездить на арену в Химках.

БОЛЕЛЬЩИК "ДИНАМО"

Болельщик "Динамо" обласкан судьбой,
что избранных лишь осеняет,
два цвета своих - белый и голубой -
на радугу не променяет.

Вид спорта, где нет нас на первых ролях, -
пустяк, баловство, не элита.
Лишь только "Динамо", в далёких краях
известное всем, знаменито.

В стране, где футбол был когда-то рождён,
заносчивой и своенравной,
России футбольный открыв Альбион,
наш клуб сразу принят как равный.

Хоть звёздных российских полно игроков,
но славой никто не украшен.
Лишь только один с сотворенья веков
известен всем в мире - Лев Яшин.

Болельщик "Динамо" всех прочих верней,
симпатий своих не меняет,
вот только не любит бомжей и свиней -
от них очень сильно воняет.

Не любит он и стадион "Лужники"
(туда едут люди попроще),
где так далеки от трибун игроки,
все стычки - кровавей и жёстче.

Наш дом - Премьер-лига с её первых дней,
лишь здесь отливаем медали.
Визг помним свиней и бомжей и коней,
когда они вниз вылетали.

Болельщик "Динамо" всегда терпелив,
успеха ждать может подолгу,
всегда объективен, всегда справедлив,
и предан и чести и долгу.

3.04.2006

АМАЗОНКА

Там, где женщины или девчонки
все друг друга достойны вполне,
так прекрасен был вид амазонки,
восседающей на скакуне.

Грациозные длинные ноги
томно свешены с крупа коня,
кудри - по ветру, плечи - отлоги,
вся - в порыве, свой стан наклоня.

Конь хрипит, крутит бешеным глазом,
раздуваются ноздри огнём...
Этот бег так туманит им разум,
что они забывают о нём.

Что за страсть этой гонки опасной,
где, как ласки, удары хлыста?
То безумство нездешне прекрасно,
как безумна сама красота.

1971