ОТЕЦ ГУРИЙ

Результатом паломничества на Святую Землю, очень важным и значимым для меня, стало и знакомство с удивительным человеком - отцом Гурием.

Случилось так, что в двухместных номерах гостиниц нас двоих селили вместе.

Никогда прежде не приходилось встречать человека, столь отречённого от всего мирского и суетного, живущего в своём возвышенном, нам недоступном мире.

Ближе к концу тура он счёл возможным поведать мне свою историю. Окончив металлургический техникум, и будучи ещё просто Андреем Поповым, работал инженером в Нижнем Тагиле. Когда приблизился к 30 годам, угодил в автоаварию, в результате чего, балансируя на грани жизни и смерти, лишился почки. Но, поправившись, другими глазами взглянул на свою предыдущую жизнь, бросил всё и пошёл служкой в храм, одновременно поступив на заочное отделение Московской духовной семинарии, завершив образование в которой, напросился в самый захудалый приход, в город Мончегорск за Полярным кругом. Храм практически надо было восстанавливать из руин, чего он и добился за 11 лет, смиренно и терпеливо добиваясь помощи от местных градоначальников. В церкви тоже свои чины и иерархия, но отца Гурия ни мало не заботят ни пребывание всё на том же самом низшем церковном сане иеродиакона, ни противопоказанные его неважному здоровью условия Крайнего Севера.

Все восемь дней общения с ним здорово помогли мне избавиться от многого, присущего ранее моим манерам и характеру. Терпение и смирение - эти два слова он вынужден был повторять мне не один раз на дню, будучи фактически моим духовником все эти дни.

Однажды, когда из-за раннего подъёма завтрак был заменён сухим пайком, мы спустились с ним в вестибюль к подносам, на которых оставались лишь раздавленный батон хлеба и скрюченный огурец. Отец Гурий, смотрел однако не на эти два продукта, а на выражение моего лица, прошептав слышимые только мне эти два слова. Те самые, которые так помогают мне сейчас.

Голодными мы,конечно, не остались: в часы пребывания в автобусе нас двоих буквально завалили всякой снедью, соками и фруктами - видимо, не только на меня этот казус произвёл неловкое впечатление. Лучше всех распознают хорошего человека дети: едва мы садились в автобус, они буквально облепляли о.Гурия, бросая мам и сражаясь за место рядом с ним.

Именно такими, светящимися покоем и мудрой добротой, представляются мне легендарные пустынники и оптинские старцы.

Отец Гурий, будучи моим духовным наставником, планомерно готовил меня к крещению, будучи уверен, что сделает это сам, не говоря уж и о моём желании. Но вмешался более сановитый священник, который о.Гурия иначе как отцом дьяконом, дабы подчёркивать всякий раз дистанцию, и не называл.

Мы условились с о.Гурием, что вернувшись в Мончегорск, он сразу похлопочет у градональника насчёт компьютера для храма, чтобы постоянно общаться. Но тут нагрянул этот пресловутый кризис, овёс нынче стал дорог. И о.Гурий регулярно рассылает мне и, знаю, также и другим паломницам группы трогательные SMSки, длинные - даже в два приёма. Вот только некоторые из них:

"Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас Боже твоею Благодатию 14-Нояб-2008"

"Да сохранит вас милосердный Господь, по предстательству Царицы Небесной! С любовью о Господе о.Гурий 15-Нояб-2008"

"Прильпе язык гортани моей, аще забуду тебе ИЕРУСАЛИМЕ! 16-Дек-2008"

Пришлось срочно учиться писать сообщения тоже, на что незамедлительно пришёл ответ:

"Слава Богу за всё! Как Геннадий живёте, рад вашему ответу 16-Дек-2008"

Наставничество продолжается, и, как руководство к действию, что всегда со мной, два животворящих слова: терпение и смирение.

КРЕЩЕНИЕ В РЕКЕ ИОРДАН

Весьма символично, что время публикации этой странички совпало с одним из главных христианских праздников - Крещением, называемым ещё и Богоявлением, ибо впервые и только единожды наш Всевышний явил себя людям во всех трёх своих ипостасях: Отца, Сына и Святого Духа. Даже освящённая прорубь в виде креста, прорубаемая в этот день во льду рек и озёр, носит название иордань.

Окрестившись в месте, священном для всех христиан в 71 год, доказал всем, а прежде всего, самому себе, что никогда ничего не поздно сделать и достичь, если это твоё желание искренно и серьёзно.

Больше добавить нечего. Кому интересно, может посмотреть на ролике, так сказать, сам процесс. Даже крестивший меня благочинный Чаплинского округа протоиерей из Аскании-Новы на Херсонщине носил подходящее для этого действия имя - отец Иоанн.

Для тех, кто решится мне последовать, следует иметь ввиду, что, хотя Православная церковь и допускает принятие этого таинства в полевых условиях, оно не считается полным без миропомазания и оцерквления, которые необходимо пройти уже на родине в своём храме.

НА СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ

Побывать на Святой Земле - было моей давнишней и сокровенной мечтой, подпитываемой ещё и желанием покреститься, наконец, поскольку раньше не представлялось такой возможности, как по причине ортодоксальной идейности родителей, так и по собственному пофигизму, свойственному молодости.

И вот уже лайнер Боинг-737 приземляется в аэропорту Бена Гуриона. Надо сказать, дата нашего паломнического тура - Троица, середина июня, время самого длинного дня и самой разнузданной жары, была не совсем благоприятна для визита, да еще и в мои немолодые годы: без бутылочки воды нельзя было и высунуться наружу из автобуса с кондиционером. Через полчаса уже губы спекались от жары, а язык прилипал к сухому нёбу.

Но на то и дано высокое звание паломника, чтобы всё превозмочь и преодолеть. Уже одно не покидающее ни на секунду сознание того, что ты проходишь по тем же местам, меряешь своими шагами те же камни, по которым ступала нога Спасителя, добавляло сил и энергии. А побывать удалось во всех местах Израиля и Арабской Палестины, отмеченных в Новом Завете. Любой эпизод Евангелия теперь ассоциирован в памяти с конкретным реальным местом.

Ощущения ирреальности происходящего появилось уже в первые дни. Поддавшись групповому порыву, воспетому Окуджавой в песне "На фоне Пушкина снимается семейство", попросил и я тоже увековечить себя в одном из сакральных мест жертвенной миссии Спасителя. Кнопка видеокамеры работает так, что поочерёдно то включает, то останавливает съёмку. И вот, забрав её у добровольного помощника-оператора, увидел, что всё сделано с точностью наоборот: ни места того, ни меня в кадре не было, зато засняты были плиты пола, когда камера болталась на ремне. Но в запасе был ещё и цифровик-фотоаппарат, попытки задействовать который тоже ни к чему не привели - аккумуляторные батарейки оказались разряжены, хотя он только что исправно работал. И тут, наконец, до меня "дошло", кто - Он, и кто - я, лелеющий свои тщеславные и суетные потуги.

Чувство своего несовершенства, духовной чёрствости и какой-то толстокожести, через которую не могут пробиться в полной мере Божья благодать и вся неземная мощь переживаемого момента, долго потом преследовали меня, пока, уже в Москве не взял в руки томик духовной прозы Н.В.Гоголя. После паломничества на Святую Землю ровно за 160 лет до меня, в своём письме В.А.Жуковскому от 28 февраля 1850 года он писал:

"Я думаю, что вместо меня всякий простой человек, даже русский мужичок, если только он с трепетом верующего сердца поклонился, обливаясь слезами, всякому уголку Святой Земли, может рассказать тебе более всего того, что тебе нужно. Моё путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца. Друг, велика эта черствость! Я удостоился провести ночь у Гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от Святых Тайн, стоявших на самом Гробе вместо алтаря, - и при всём том я не стал лучшим,тогда как всё земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное. Что могут доставить тебе мои сонные впечатления? Видел я как во сне эту землю".

Лучше и не скажешь. Прочитав такие, очень созвучные с моими сомнениями, слова самого христианского из российских классиков, чья глубокая, до исступления, вера поражала друзей и современников, немного успокоился.

С удивлением отметил и то, что со времён Гоголя иудейские пейзажи мало изменились: всё те же абсолютно голые крутые каменистые склоны, редко оживляемые растущими на них одинокими оливковыми деревьями. О былом библейском великолепии природы напоминают лишь такие же голые рукотворные террасы, изрезавшие эти горы и холмы, на которых когда-то журчала вода, плодоносили сады, взрастали овощи и злаки, кипела жизнь.

Представление о былом великолепии можно получить только, будучи в Галилее, поистине благодатном крае, но наши эмигранты не жалуют её вниманием, поскольку работу можно там найти лишь в кибуцах, а к слову "колхоз" у всех выходцев из СССР - стойкое неприятие.

В самом Иерусалиме население поделено на три примерно равные части: правоверные и не работающие иудеи, всегда в чёрном, с пейсами и в шляпах, верующие и работающие в современных одеждах, и неверущие, но тоже работающие, внешне не отличимые от вторых.

В Иерусалиме наша гостиница была против Дамасских ворот, и путь к центру города шёл через узкие пешие проходы через бесконечные и сплошные, без зазора, арабские ряды палаток и магазинчиков слева и справа. Всё вокруг там дышит древней историей. На раскопках в центре города археологи, преодолевая наносный культурный слой, добрались уже до глубины 45 метров, а дна всё не видно.

Удручали повсюду группы молодых ребят и девчат, в военной форме и с автоматами в руках, и пограничные заборы за стенами старого города. Есть там и своя стройка века - трамвайная линия.

Мало кто знает у нас, что столица Израиля - Иерусалим, но для стран, не признающих это, как наша Россия, диппредставительства размещены в Тель-Авиве, жители которого, кстати, недолюбливают иерусалимцев, считая их бездельниками. Конечно, там и там кто-то должен работать в офисах, редкие же работающие, которых видел на открытом воздухе, были сплошь арабы.

ВОРОТА БЕЗ ЯШИНА

Мало кто может вспомнить теперь этот в некотором роде исторический матч, не говоря уж о том, чтобы рассказать о его перипетиях. А игра-то была, опять-таки, в своём роде уникальная уже одним тем, что величайший за всю историю нашего футбола и знаменитейший игрок Лев Иванович Яшин был удалён с поля. Тот самый Яшин, которого все знавшие его люди в один голос отмечали как незлобивого, коммуникабельного и доброжелательного человека.

Итак, та самая незабываемая игра:

1955 г. 16 окт (вс) Динамо(Москва) - ЦДСА(Москва) 1:2 Финал кубка СССР

Ещё одна вопиющая несправедливость, ещё один украденный титул...
К финалу кубка "Динамо" пришло явным фаворитом. Команда на ходу, хорошо сыграна, боевито провела чемпионат. Армейцы же только-только начали материализоваться из небытия после ликвидации в 1952 году, когда их знаменитые игроки разбрелись по другим клубам: Водягин - в "Динамо", Бобров с Башашкиным - в "Спартак", большинство же отправилось искать счастья в команде города Калинина (ныне - Тверь).
И вот матч. Надо заметить, что в ту пору в каждой команде были игроки, чьё детство пришлось на голодные военные годы, чьими университетами был двор, а кумирами - блатные авторитеты, которым и стремились всячески подражать манерой поведения и даже внешностью (соответствующим прикидом и фиксами - золотыми коронками на здоровых зубах). В "Спартаке" таких было, понятно, больше всех: Дементьев, Исаев, Татушин... В "Динамо" - Хомич. Яшин - тоже из рабочей среды, но не такой, всегда казался даже старше своих лет. Не говоря уже о новой волне, Стрельцове, ФЗУшнике с "Фрезера", например, который как раз в это время и появился в образе типичного "стиляги" с коком а ля Пресли на быстро облысевшей потом голове. В ЦСКА таким прблатненым был Агапов, как раз и ставший "героем" этого финала.
Как только началась игра, он сразу стал прессовать Лёву Яшина. Всякий раз, когда тот брал в руки мяч, он подбегал к нему, неуклюже пытаясь выбить головой мяч из рук вратаря. Поначалу это даже вызывало дружный смех на трибунах, учитывая разницу в росте. Нападающий едва дотягивал росточком до яшинского плеча. Но это быстро надоело, сначала трибунам, а потом и Лёве. Провокационную обстановку накаляло и загадочное молчание судейского свистка.
Первый тайм Яшин стоял у Восточной трибуны, где я сидел, и всё хорошо видел. Нервозность вратаря быстро передалась защитникам, начавшим выяснять отношения с нахальным армейским нападением. Латышев же, непререкаемый судейский авторитет того времени (как же, в Англии судил в 1945ом!), как заведённый, свистел в одну, нашу сторону. Это быстро дало результаты: два гола в наши ворота, автором которых и был, как нетрудно догадаться, Агапов. Не всё ещё было потеряно, ибо один гол удалось отквитать, но тут, в самом конце первого тайма, случилось непоправимое.
Испытав против нахала, который всё продолжал наседать, все вратарские приёмы (принимая по-хоккейному живчика на бедро, ловя мяч с поднятым коленом и т. п.),
Лёва, наконец, не сдержался и в-сердцах, в очередной раз поймав мяч, то ли оттолкнул, то ли ударил им в грудь нахала. Латышев тут как тут: свисток, и - удаление.
К нашим воротам, как к магниту, стянулись все, кто в этот момент были на поле и рядом с ним. Начались продолжительные дебаты, которые прервал свисток на перерыв. Секундомер тогда не останавливали, а игровое время не добавляли...
Команды с судьями скрылись в тоннеле здесь же на Востоке. Дебаты, развернувшиеся уже на трибунах, через пару минут оборвало неожиданное появление из того же тоннеля неведомого вратаря в ослепительно ярком свитере цвета морской волны, в котором тут же узнали полузащитника Евгения Байкова, в сопровождении трёх неопознанных личностей в тренировочных шароварах. Байков немедленно встал в те же самые ворота, а личности принялись его "тренировать".
Дело в том, что и замены по ходу игры в то время не допускались, так что Жене пришлось вратарём стать не по своей воле. Тем не менее, смотрелся в воротах он даже неплохо. Исправно тянул мячи из девяток, успев сделать до того пару шагов в сторону, пока мяч летел. За мячами в шестёрки не пластался, неплохо отбивая их ногами.
Когда начался второй тайм, ни результат матча, ни сам кубок уже никого не интересовали. Всех волновал один вопрос: сколько пропустит Байков. В ту пору болельщиков "Динамо" было поболее, чем армейцев, а во втором тайме вообще, только наших и было слышно. Все события происходили в основном на Западе, далеко от нас, лишённых зрелища, а потому с вожделением дожидавшихся удара гонга. Кто не знает, это - такая железяка, в которую обязательно били ровно за 5 минут до конца матча, и чей звук, многократно усиленный, добавлял новый импульс зрелищу.
Когда игра закончилась со счётом первого тайма, стадион потонул в аплодисментах. Память услужливо подсказывает, что это не были овации армейских поклонников. Излишне говорить и о том, что "круг почёта" армейцев вокруг поля с кубком в руках проходил под оглушительный свист трибун.

АРХЕОЛОГИЯ

Летом 2005 года в деревне Михалёво, что сразу за городом Рогачёвом, копали колодец. На глубине 4 метра пошёл сплошной песок, но лопата вдруг ударилась о что-то твёрдое. Была извлечена половина окаменевшего доисторического плода, размером и толстой "кожурой" напоминавшего современный грейпфрут.

Здраво рассудив, что недостающие фрагменты должны быть где-то рядом, приступил к перелопачиванию извлечённой на поверхность песчаной груды. Через несколько дней были обнаружены ещё две детали, а последний сегмент удалось найти лишь на следующий год.

Попутно подвернулись под руку и другие интересные находки, все они - на ролике. Только кремниевый скребок - с другого места раскопок.

СКВОРЦЫ И ВОРОБЕЙ

Из всех певчих птиц со мной теперь только волнистый попугайчик Кеша правильных, идейно выдержанных, динамовских бело-голубых цветов. Есть ещё скворечник на балконе, куда каждый раз по весне прилетает новый скворец. Почему другой? Да потому, что птичий век недолог, уже писал. Скворцы - пересмешники, своих родных колен - раз, два и обчёлся, остальные - подслушаны и скопированы у других птиц, и не только. Слышал скворцов, здорово имитировавших стартёр автомашины и позывные московского радио. Вот по этим различиям в пении и видно: прилетел другой.

Прилетел и занял домик - ещё не всё. Потом он отправляется на поиски подруги, бывает, и не находит, или её вдруг квартира не устроит. Вроде бы всё - путём, и птенцы появились на свет, но тут ещё одна напасть: стрижи, прилетаюшие на месяц позже, последние годы обленились лепить свои гнёзда из глины под карнизами домов, предпочитая отбирать уже готовые у скворцов. И не всякому бойцу удаётся отбить атаки этих пикирующих бомбардировщиков.

А в 2003 году случилось настоящее драматическое представление. Однажды проснувшись и не слыша дружного хора птенцов, встречающих родителей с кормом, решил: ну, всё, вылетели. Ан нет: на кронштейне для бельевых верёвок - привычный чёрный силуэт с жирным червяком в клюве. Ну что ж, бывает и так, что один- два птенца отстают на день-два в развитии, это поправимо. Однако даже и неделю спустя обстановка не менялась. Всё так же отец подолгу сидел с кормом в клюве, выманивая птенца наружу. Тем временем внизу под балконом, на деревьях детской площадки, постоянно видел, проходя мимо, нашу мамашу с пятью птенцами, как положено, другой, светлокоричневой расцветки.

Чтобы проверить, не запутался ли он ногами в какой-нибудь бечёвке, послужившей стройматериалом для гнезда, даже лазал наверх, балансируя на краю балкона. Заодно и стучал по корпусу домика, чтобы выгнать саботажника - бесполезно, затаился, как партизан. Родители его уже бились в истерике, завершалась вторая неделя добровольной отсидки. Даже прилетавшая на подмогу другая пара скворцов ничем не смогла помочь. На все эти попытки с интересом посматривал мудрый воробей, прекрасно ладивший с обитателями домика, на который он даже не посягал до их прилёта, уже третий год подряд сразу начиная строить гнездо в щели между панелями дома буквально рядом со скворечником, а потому успевший уже посадить свою подругу на вторую яйцекладку.

И вот однажды слышу из большой комнаты крик супруги: "Гена! Скорей сюда! В скворечник залетел воробей!" Прибежав на крик, застал только развязку трагикомедии. Не знаю, что там сказал этот, по птичьим меркам, аксакал на своём птичьем языке, или просто дал хорошего пендаля недорослю вдвое больше его по размеру, только сначала из домика выбрался птенец, тут же спланировав вниз к поджидавшей его там семье, а потом и сам воробей, сразу по-хозяйски усевшись на самую верхушку ветки рядом со своим гнездом и начав приводить в порядок перья.

На ролике хорошо видны и все попытки отчаявшихся родителей и их друзей - собратьев, и сам птенец, обозревающий окружающий мир, и, конечно, мудрый воробей, кормящий своих птенцов в начале ролика, и сопереживая скворцам, но и зная своё место, на той же ветке, но пониже - в конце его.

ОТЕЦ И СЫН

Ещё одна история про зябликов. Однажды придя на свою любимую поляну, примыкающую к Бумажной просеке, завсегдатаи называют её Дятловой, обнаружили в траве выпавшего из гнезда птенца зяблика, только начавшего оперяться. Он даже двигался по земле с трудом, будучи мал не по сезону - все другие птенцы зябликов давно вылетели из гнёзд и кормились, следуя за мамашами. Оглядевшись по сторонам, нет ли вблизи ворон - злейших врагов птенцов, заметил сидящего неподалёку на дереве зяблика и на всякий случай поскорее ушёл оттуда, хоть и знал, что птенцу ничем уже не поможешь.

Каково же было наше с женой удивление, когда дня через три увидели на той же поляне уже сидящего на ветке и значительно оперившегося птенца и опекающего его зяблика-самца. Мы каждой зимой и весной подкармливали на этой поляне поджареным арахисом обитающих там синиц и поползней, слетавшихся на мой условный свист, неоднократно к ним присоединялись и самые смелые зяблики. Этот, видимо, был из их числа, потому что благосклонно принял угощение, а, глядя на отца, птенец присоединился тоже. Летал он по-прежнему плохо, с трудом поднимаясь на нижние ветви.

Стояла уже поздняя осень, птицы одна за другой отправлялись на Юг, улетели и последние виды - зарянки и зяблики. Только нашу парочку каждое утро встречали на том же месте и бросали им арахис на заиндевевшую уже землю. Пропали из вида они лишь в конце октября.

Этот случай всю зиму не выходил из головы и, едва по весне появились первые зяблики, зная, что перелётные птицы возвращаются всегда на прежнее место, начал опять посвистывать, как год назад. Римма, супруга, посмеивалась, удивляясь моей наивности.

И вдруг! В один прекрасный день! Вернее, утро - откуда-то из лесной чащи раздались позывные зябликов: "Пиньк, пиньк!", и на бугорок под берёзой, место всегдашней птичьей кормёжки, опускаются два карминно-коричневых красавца-зяблика. Весна - крутое и беспощадное время для всех птичьих мужских особей: до прилёта прекрасной половины надо отвоевать и защитить от возможных посяганий свой участок в лесу, когда любой соплеменник - враг. Знала это и Римма, потому что от умиленья сразу расплакалась.

Ещё день или два они прилетали вместе, но инстинкты природы безусловны - потом на поляне остался кто-то из них один.

ПОЙМАТЬ ЗЯБЛИКА

В пору самого горячего птичьего хобби загорелся страстью найти "тискового" зяблика. Все, конечно, видели и слышали эту широко распространённую в городе и за его пределами птичку. Очень осторожную, строящую гнездо высоко в ветвях, и так маскирующую, что обнаружить его можно лишь при долгом наблюдении. Если это берёза, снаружи гнездо закамуфлировано берестой. Воэможно, именно поэтому их так много.

Обычные зяблики любителей птичьего пения совершенно не интересуют. Не раз, и не два слышал на "Птичке": "Вот тисковой зяблик - это да, дорогого стоит". Вконец заинтригованный, стал допытываться, покуда всё не узнал. Мне объяснили, что зяблики вокруг поют: "блям-блям-блям-ти-лю-лю-лю". Но есть такие, один из 100 или из 1000, которые в начале пения добавляют "тись-тись-тись", а в конце - энергичное: "Федя!", то-есть, вместо двух "колен" их становится вдвое больше.

С тех пор потерял покой, прислушиваясь к каждому запевшему в лесу зяблику, но всё тщетно. И лишь через год, гуляя в лесу за Северянином, ушам своим не поверил: вот он, легендарный Федя. К тому времени успел уже близко познакомиться с новым родственником - мужем любимой тётки своей жены Василием, оказавшимся, как ни странно, одним из калитниковских "авторитетов", дома у которого не раз бывал и Юрий Власов. Даже фамилия у него оказалась подходящей - Щеглов. Несмотря на свои 70 лет, он был столь горяч и азартен в выборе птиц, что известный "Птицелов" на картине Перова - просто какой-то скандинав-флегматик. У всех птиц поют только мужские особи, но у жаворонка различить пол невозможно, известно лишь, что самцы прилетают раньше самок. И вот задолго до таянья снегов дядя Вася чуть свет по воскресеньям отправлялся на "Птичку", дабы не пропустить птицеловов с первой партией товара. Надо было видеть, как дядя Вася с горящими глазами, нездоровым румянцем на щеках и непрерывными матюжками себе под нос, снова и снова запускал руку в мешок с жаворонками со связанными концами крыльев и дул очередному залётному в задницу, пытаясь там что-то разглядеть. Не всем продавцам это нравилось, иногда дело доходило и до рукоприкладства, но все птицы, выбранные дядькой, пели, и пели хорошо.

Вот к нему-то я и обратился с просьбой поймать тискового, зная, что в его загашнике есть ловчая сеть. Дядя сразу высмеял меня, заявив, что в пении зябликов я - полный профан, но при поддержке доброй тёти удалось его уговорить.

До самого Северянина Щеглов матюгался, продолжая развивать изначально озвученный эпитет. Когда же услышал зяблика своими ушами, сразу изменился в лице, осанке и движениях, став мгновенно нервным и суетливым.

Тут я должен объяснить, как ловят зяблика. Прилетая с Юга на гнездовье в наши широты, зяблики на манер детей лейтенанта Шмидта, не подписывая, правда, никаких конвенций, делят всю лесную территорию на принадлежащие только ему участки, и горе нарушителю, посмевшему нарушить негласную границу - он будет бит нещадным боем.

А тут дядя Вася рядом с сетью, настороженной в самом центре участка моего тискового, поставил клеточку с другим, домашним зябликом, пытающимся ещё и издавать какие-то звуки. Естественно, хозяин кидается на пришлого нахала, а тут его и ждёт сеть с приводной бечёвкой к дяде Васе, затаившемуся в кустах. Но прежде, чем это произошло, мне пришлось, повинуясь энергичным матюгам дядьки, совершить три марш-броска, удаляясь от места охоты всё дальше и дальше.

Радость моя от приобретённого сокровища оказалась преждевременной. Маэстро попался такой пугливый и осторожный, что при каждом шорохе и приближении к нему бросался в панике на дальние прутья клетки, истрепав все хвостовые перья. На привыкание и пение его, раньше, чем через год, нельзя было даже надеяться. Поэтому с лёгким сердцем отпустил его в привычную среду обитания.

Не все птицы так же дики и осторожны, как эяблики и реполовы (коноплянки). Чижи, например, уже через месяц становятся совершенно ручными. Противники содержания в клетках не знают также, что на воле срок жизни птичек 1-2 года, а при домашнем содержании 8-14 лет.

И в завершение - редкая удача: в 2002 году удалось заснять на видео этого самого маэстро - тискового зяблика.

ПТИЦА ПЕВЧАЯ

Певчими птицами, пойманными на воле, увлекались на Руси исстари. Дань этой страсти отдавали Куприн и Горький. Это потом уже появились сначала канарейки, а в прошлом веке и волнистые попугайчики. Неоднократно приходилось видеть на знаменитой "Птичке" - Калитниковском птичьем рынке, к примеру, Юрия Власова, в неизменной военной зеленоватой рубашке, на вороте которой всегда нехватало пуговицы, причиной чего, казалось, были распиравшие её мощные шея и грудь атлета. Помню, знаменитый штангист, а позже - и писатель, в кругу таких же завсегдатаев сокрушался: "Как громко орут певчие дрозды на природе, а дома, в клетке, сколько ни менял - все поют вполголоса. Вот соловью всё равно, где петь, соседи за стеною жалуются". Собеседники дружно поддакивали, каждый из них назубок знал названия всех 18 колен соловьиного пения, а кое-кто и все 24, на которые, правда наши местные соловьи даже и не замахиваются.

Меня певчими птицами заразил друг Сашка Зельцер, работавший в нашем КБ переплётчиком. Это был нетипичный еврей - абсолютно не амбициозный, не закончивший даже и десятилетки, к тому же регулярно и охотно откликавшийся на предложение выпить. Конструкторское бюро располагалось в одноэтажных бревенчатых строениях в Кузьминском парке, сразу за кинотеатром "Высота". В подвешеных на стенах переплётного цеха клетках прыгали и распевали птицы, за окном висели западни для поимки новых, громко играло радио или магнитофон, тут же побыстрому поддавали очередные визитёры из сотрудников. Раза два в день в дверном проёме возникало начальство, репрессируя тех, кто не успел убрать стаканы, но Сашку не трогали, зная, что бесполезно, а специалист в своей профессии он был уникальный.

Вот на этой птичьей теме мы с ним и сдружились, да так, что сначала он со своей подружкой были моими свидетелями в ЗАГСе, а в конце того же года и мы с женой - на его свадьбе.

Благодаря ему и нашим совместным вылазкам на природу и птичий рынок, удалось так досконально изучить вопрос, что могу теперь любую певчую птичку Подмосковья определить и назвать безошибочно только по внешнему виду, только по голосу или только по гнездовью.

Совместные походы по птичьим, грибным и прочим злачным местам, возможно, продолжались и впредь, если бы я не поменял работу, и не узнал потом, что то самое, благосклонное к нему, начальство, что-то растратив и разворовав, перевело стрелки на переплётчика, не глядя подписывающего любые накладные, результатом чего стал приговор: 4 года "химии".

Девять лет работы в Кузьминках памятны ещё и как девять лет круглогодичного футбола. В то время профсоюзы и администрация строго следили за тем, чтобы трудящиеся два раза в день, в 11.00 и 15.00 все поголовно занимались производственной зарядкой, что неукоснительно и выполнялось. Мы же, мужики, кто помоложе, в это время играли на улице в футбол. Десятиминутка растягивалась до 20, а то и 30 минут. В двадцатиградусный мороз, в одних рубашках, а то и без, в клубах пара гоняли по снегу, и ни разу никто не простудился. Играли серьёзно, на интерес.

Исчезли те деревянные дома с колоннами, да, видимо уже, и само КБ.

Нет теперь уже и воспетой ещё Чеховым знаменитой "Птички", так любимой москвичами. Вместо неё теперь - рынок "Садовод" у кольцевой дороги.

ВОДОПРОВОДНАЯ АВАРИЯ

Вода - страшная сила. С этим эпитетом Фаины Раневской, не сомневаюсь, сразу согласятся все, пострадавшие из-за протечек по вине нерадивых соседей. Издревле заложено в наших генах: вид струящейся воды притягателен для глаза не меньше, чем огонь. Как эта авария водопровода, случившаяся в октябре 2005 года. Не Ниагарский водопад, конечно, но тоже впечатляет.

ПАРАФРАЗ МАРКА ТВЕНА

КАК Я РЕДАКТИРОВАЛ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННУЮ ГАЗЕТУ

(Парафраз Марка Твена)

Оказавшись весной 1953 года в редакционном кабинете многотиражной газеты нашего сельскохозяйственного района и приступив к работе в должности ответственного секретаря редакции, напару с её тогдашним номинальным редактором Иваном Шитовым, сразу окунулся в коловерть не знакомых ранее интересных дел.

Быстро выяснив, в чём каждый из нас двоих превосходил другого, мирно поделили обязанности. Ваня, положив перед собой список телефонов районного начальства и правлений всех колхозов, с утра обзванивал должностных лиц в поисках фактического материала. Выглядело, точнее - звучало, это примерно так:

-Послушай, дорогой, ты уже провёл собрание по Берии?

-Когда мне проводить? У меня по сенокосу план горит, мать-мать-мать...

-Ты дурака не валяй, за это в райкоме по головке не погладят.

-Ну ладно, пиши, что провёл.

-Вот это уже лучше. И кто выступал?

-Кому выступать, на сенокос народу нехватает, мать-мать...

-Ты что придуряешься, у тебя актива нет?

-Ну, как нет? Бригадир Чемодуров, мать... Счетовод Брюзгин, доярка Сухорукова, мать-мать...

-Вот и ладушки, предупреди их, если что.

Довольный, Ваня передавал мне листок с фамилиями, и дальше уже начиналась моя, чисто редакторская работа: писание материала, подбор типа и размера шрифта, а после того, как наборщица набирала материал свинцовыми литерами из разных касс и делала пробный оттиск, - и правка ошибок.

Упомянутый выше Берия был на тот момент для нас настоящей халявой: не мудрствуя лукаво, можно было брать из центральной прессы уже готовые монологи активистов, клеймивших негодяя на таких же собраниях, и приписывать их нашим колхозникам. Половина, если не вся первая полоса, была уже готова. Половину второй занимало традиционное "Международное положение", которое поздно вечером диктовалось из Москвы на средних радиоволнах для провинциальных газет. Записав материал, иногда ещё даже успевал и на танцевальный подиум в центральном парке села.

Газета без местных фотографий никому не интересна, поэтому Иван регулярно выезжал со стареньким ФЭДом в колхозы, отпечатанные снимки отправлял в Оренбург, и недели через две они возвращались назад в виде готового газетного клише, разбавляя на полосах фотоснимки принудительного ассортимента. Вот и меня он потом увековечил со школьной стенгазетой, в память о совместной работе.

С Берией мы всё-таки переборщили: позвонило разгневанное райкомовское начальство, получившее нагоняй из области за политическую близорукость. Оказывается, поношение Берии прекратилось повсюду ещё недели две назад, а мы всё продолжали. Беднягу Шитова ждал партийный выговор, но обошлось.

О Берии же долго ещё вспоминали с ним потом, слушая тут же возникшую частушку:

"Берия, Берия

вышел из доверия,

а товарищ Маленков

надавал ему пинков".

Через полгода появилось и добавление:

"Двадцать пятого числа

расстреляли, как осла".

До сих пор не могу понять, когда и почему именно осла подвергли такой же экзекуции.

Ещё одним нашим постоянным кошмаром была боязнь ошибиться в написании фамилий и должностей вождей. От редактора к редактору передавались из глубины времён правило фамилии Ленина и Сталина не переносить, и две кошмарные ошибки: пропуск буквы "л" в слове "главнокомандующий" и замена буквы в слове "Ворашилова", да ещё и с переносом последних трёх слогов.

Как раз на Ворошилове-то я, как ни бдел, и проштрафился, проглядев в тираже "Вовошилова", к счастью, хоть без переноса. Теперь уже Ваня подтрунивал надо мной, ожидающим возмездия. Но времена уже были не сталинские, обошлось и на этот раз.

А на переносе я и не мог проколоться. Это был наш, с моим другом Николаем Кожевниковым, конёк - шло негласное соревнование, кто больше сделает в школьных изложениях и сочинениях переносов последнего слога в словах "употреблять" и "оскорблять", причём в зачёт шли лишь слова с ошибкой - "д" на месте "т". Это спор я проиграл, ну не мог, как он, вставлять в контекст эти два слова, где надо и не надо.

Быстро освоившись в редакционном кабинете, я совсем оборзел, попросив наборщицу изготовить мне свой личный редакционный блокнот, на каждом листе которого вверху была фирменная шапка: "Стахановец полей" - Орган РК КПСС и исполкома районных депутатов... с моими должностью, Ф.И.О. и телефоном. Жалею теперь, что блокнот не сохранился.

Заматерел и заборзел, глядя на меня, и затюканный раньше редактор Шитов. Все многотиражки области должны были рассылать обязательные экземпляры во все такие же редакции области, чем и занималась наша секретарша. И вот, когда в редакционной запарке выдалось свободное время, я как-то взял газету соседнего Первомайского района и ужаснулся количеству допущенных там ошибок. Когда поправил их все, красного цвета на газете стало почти столько же, как и чёрного. Ваня загорелся: "Давай им отошлём!". Сказано - сделано. Шитов, опережая секретаршу, в нетерпении сам уже разбирал почту - никакой ответной реакции. На том и успокоились.

Осенью Ваня остался один, а я опять вернулся в школу, в десятый класс. Через месяц или два повстречались с ним на улице. "Ты знаешь, - говорит мне, - они в ответ прислали нашу газету, такую же разрисованную красным". - "И что, много ошибок?" - "Да ещё больше, чем у них", - ответил он удручённо.

ДИРЕКТОР ОЖОГИН

Районная средняя школа в Андреевке относилась к числу образцовых в области. Почти все её выпускники, пожелавшие продолжить образование, без проблем преодолевали конкурсные вступительные экзамены в ВУЗы, включая и московские. И всё это - результат неиссякаемой энергии её бессменного директора Михаила Николаевича Ожогина, не упускавшего из вида и контроля ни одной мелочи учебного процесса.

Сама фамилия его звучала грозно для всех учеников, собравшихся вместе из окрестных сёл, и самое отпетое послевоенное подростковое хулиганьё откровенно его побаивалось, стараясь лишний раз не попадаться на глаза. Даже просто улыбающимся его редко кто мог увидеть. На моей памяти это случилось лишь однажды, когда в нашем классном журнале он увидел новую фамилию - Филон.

"Филонами обычно называют лентяев и прогульщиков, - сказал он смущённому новичку, - посмотрим, как далеко ты продвинешься от нарицательного имени к собственному". Надо сказать, что бедолага с одиозной фамилией, приезжавший с дальней заимки, и правда, стал появляться всё реже и реже, пока совсем не пропал, а доклады дежурных на уроках немецкого о тех, кто "бляйбен ам хаузе", не приобрели устойчивый рефрен: "...унд Филон".

За строгой и грозной внешностью директора, как теперь уже понимаю, скрывалась утончённая духовная конституция. Когда он рассказывал нам на уроке о гражданской казни Чернышевского: "Его поставили на колени и, когда над головой ломали шпагу, моросил мелкий дождь, и было непонятно, слёзы или струйки дождя скатываются по его щекам", - тут его голос предательски задрожал и глаза заблестели натуральными, вдруг навернувшимися слезами.

Именно ему и обязан любовью к литературе, поэзии, грамотному изложению мысли, к творчеству в широком смысле. Да и не я один - он каждого теребил, понуждая испытать свои силы на этой стезе. Даже затеял регулярную большую стенгазету со стихами, рассказиками и рисунками учеников, начиная с 5 класса. Помню ещё, как удивлялся тогда, зачем он поместил там стишок Щанкина, которого даже заподозрить в стихосложении было невозможно, всего из четырёх строк:

"На варежку мягко

ложится снежок.

Ему - хорошо,

и мне хорошо".

Теперь же понимаю: в этом что-то есть.

Именно по настоянию Михаила Николаевича, пробившего назначение в райкоме партии, после 9 класса я был направлен на всё лето в редакцию районной многотиражки на должность секретаря редакции, с зачислением в штат и настоящей зарплатой, фактически же выполняя работу редактора газеты, которым в то время служил там добрейший Иван Шитов. Карты в районной номенклатуре постоянно тасовались, ему пришлось поработать перед тем и в Райпотребсоюзе, и в Заготскоте. Но об этом - в другой раз.

Лицом к лицу - лица не увидать, большое видится на расстояньи - поэт прав. Только с высоты возраста видится теперь та огромная хозяйственная деятельность директора, благодаря которой и держалась школа на должном уровне. Там, где нет других дров, кроме кизяка, а снежные бураны заносили дома под крыши, и в школе, и в домах проживания приезжих учителей всегда было тепло, а дорожки - расчищены. Классные комнаты и большой спортзал соответствовали самым высоким стандартам. Рядом со школой было заложено нормальное футбольное поле с настоящими воротами, где с удовольствием играли и практиканты-студенты Московского института геодезии и картографии, дети испанцев-эмигрантов. У одного из них, настоящего мастера футбола по имени Мануэль Гарсия, мы, доморощенные таланты, нахватались много нового и полезного.

Но самым любимым детищем директора был разбитый им вокруг школы парк, называвшийся почему-то садом, где были и несколько моих деревьев. Он постоянно поливался, подсевался, обновлялся, взрослея и мужая в своём росте вместе с нами. Ко времени выпуска из школы деревья стали уже столь большими, что в их спасительной тени мы с другом Кожевниковым, прощаясь с альма матер и её директором и завучем П.Н.Филипповым, сидевшими напротив, могли уже, как взрослые - на равных,под водочку и папиросы, вести неторопливую беседу "за жизнь".

Года через два после этого М.Н.Ожогина перевели в другой район. Приезжая снова и снова в родные края, с горечью наблюдал за школой, приходящей во всё больший упадок, покуда совсем не развалилась. Давно уже нет футбольного поля, а от сада остались лишь единичные чахлые деревья.

Слава Богу, память о любимом педагоге - гораздо более живуча и не подвластна ударам жестокого времени.

ПЕСНЯ ОБ УХОДЯЩЕМ СЕЗОНЕ

С подобным же предложением обратился ко мне прошлой зимой и динамовский интернет-соратник и просто хороший человек Юджин (Eugene), предложивший написать для него текст песни об уходящем сезоне на мотив широко известной в узких кругах песни из репертуара Ф.Киркорова "Немного жаль моей любви". Не знаю, удалось ли ему где-нибудь исполнить этот "шлягер", но текст в черновиках сохранился.
Чтобы было понятно читателю, не сведущему в "динамовских страданиях", поясняю: вот уже более тридцати лет "Динамо" никак не может стать чемпионом, а его верные болельщики провожают каждый минувший сезон на минорной ноте несбывшейся надежды, не теряя однако своего постоянного и неиссякаемого оптимизма. Об этом и песня.

ОБ УХОДЯЩЕМ СЕЗОНЕ

Твоя история, твои цвета
мне стали смыслом жизни неспроста.
С тобой, "Динамо", я и в дни побед,
и предвкушений взлёта много лет.

И мне не жаль моей любви,
пока не сбывшейся надежды.
Всё это будет, но, увы,
не так, как если б было прежде,
когда "Динамо - чемпион!"
ещё кричать мы не устали.
Немного жаль, что потеряли
опять очередной сезон.

Да будет так: "Динамо" - чемпион,
и снова будет полон стадион,
но годы юные умчались вдаль -
вот это грустно и немного жаль.

Но мне не жаль моей любви,
пока не сбывшейся надежды.
Всё это будет, но, увы,
не так, как если б было прежде,
когда "Динамо" - чемпион!
ещё кричать мы не устали.
Немного жаль, что потеряли
опять очередной сезон.

Но лёд наконец-то тронулся: этим летом, на последнем Кубке Матроскина - ежегодной встрече нашего интернет-сообщества, все соратники были заряжены оправданным оптимизмом - "Динамо" уверенно шло в лидерах, что хорошо видно на публикуемых снимках.
Так и случилось по завершении сезона - мы с медалями.
Да будет так и впредь.

РЕЧНЫЕ КРУИЗЫ

Не всё так уж плохо было в советские времена. О многом, потерянном навсегда, можно только сожалеть. Путёвки в санатории и дома отдыха, например, были доступны тогда любому трудящемуся за символическую профсоюзную цену.
Более того, когда мне в профкоме предложили сторублёвую путёвку на трёхнедельный теплоходный круиз Москва-Астрахань-Москва, сразу позвонил жене, работавшей на другом предприятии, и она в своём профкоме приобрела точно такую же, на тот же самый теплоход. Сейчас же такой круиз по цене сравним с отдыхом на Канарах или Сейшелах.
За три недели обследовали на экскурсионных автобусах все волжские города, а двумя годами ранее прошлись и в северном направлении, в Петрозаводск и обратно, с заходом на Кижи.
Речные круизы - это особая, ни на что другое не похожая атмосфера, накрепко сближающая людей. Наш ответственный за культурную программу, массовик-затейник или как он там называется, загорелся идеей написать собственную песню на маршруте. Мелодию он придумал сам, а помочь с текстом предложил мне, с непременным условием наличия в припеве слов: "А лайнер мчится, а лайнер мчится..." Еле удалось ему втолковать, что это воздушный лайнер мчится, но никак не наш, идущий с солидной, но неспешной крейсерской скоростью.
Вот что у нас получилось и неоднократно прозвучало потом на палубах и в кают-компаниях:

Плывут над мачтой
большие звёзды,
бегут навстречу
речные вёрсты,
корабль наш белый
парит, как птица,
как время, мчится.
Как время мчится!

Поёт гитара
в твоей каюте,
свела судьба нас
в одном маршруте.
Поёт гитара,
а мне не спится,
и время мчится,
и время мчится...

Волной качает
на повороте,
песнь замирает
на верхней ноте...
Ты с песней этой
мне будешь сниться,
пусть время мчится,
пусть время мчится.

Весной, как прежде,
нас манят дали,
где мы бывали
и не бывали,
вновь ветер странствий
в окно стучится.
А время мчится,
а время мчится...

Навигация 1977г.

НЕ ВЕДАЛИ О КУЛЬТЕ?

Часто приходится слышать из уст заслуженных ветеранов, что они, проживая в обстановке всеобщего энтузиазма, только сражались и трудились, ничего не ведая ни о культе личности, ни о репрессиях, связанных с ним. Оставим эти утверждения на их совести. Даже будучи детьми, мы все прекрасно понимали, что можно, а что нельзя, чем чревато неосторожно сказанное слово.
Помню, как ещё в начальных классах мы однажды всей детской честной компанией занимались интересным делом - надуванием презервативов. Когда один из них вдруг принял необычную форму, в виде электрической лампы, самый шустрый из нас на язык выпалил школьный штамп, пришедший одновременно всем в голову: "О, лампочка Ильича!" Поняв, что совершил нечто страшное, кощунственное и непоправимое, а вместе с ним это поняли и все остальные, шустрик изменился в лице и даже от страха описался. Мы, все как один, бросились его утешать и успокаивать, оставив все забавы. Случай остался не известным больше никому.
Не столь порядочно вели себя взрослые. Когда 1 декабря 1934 года в Питере был застрелен Киров, на всех деревенских сборищах велись пересуды, ну кто же мог такое сделать. И вот первый муж моей тёти Маруси, забубённый Мишка Комаров, местный дед Щукарь, застрявший в детстве, возьми да и выпали: "А я знаю, кто!" Желающих узнать, кто именно, не нашлось. Зато нашлись охотники сообщить, куда следует. Приехали НКВДэшники из района, и мой дядя сгинул навсегда неведомо куда.
В 1949 году, к 70летию тов.Сталина в андреевский районный магазин поступили круглые значки с его портретом. Прекрасно помню и сам значок, и даже его цену - 30 копеек. Один из жителей села, у которого слово "б****" исполняло роль связки речи, вроде нынешнего "как бы", поинтересовался у продавщицы о цене значка. Услышав цену, буркнул про себя: "Фу, б****, какой дорогой!" Продавщица сообщила в "органы", и человек повторил судьбу дяди.
Однажды, правда, "остались ни с чем егеря". Местом общения, гуляния и свидания молодёжи Андреевского райцентра был квадратный парк в центре села, с чудесной аллеей карагачей по его периметру и примыкающими к нему культурными центрами: клубом, библиотекой и загадочным учреждением под названием парткабинет. В центре парка возвышалась изваянная в бетоне и регулярно окрашиваемая белой краской монументальная фигура тов. Сталина во весь двухметровый рост. Вытянутая вперёд рука вождя указывала почему-то не на клуб или близкий ему парткабинет, а в прямо противоположную сторону, на местную столовую - место сборища всех местных выпивох. Однажды проснувшись поутру, ошеломлённые жители увидели на этой протянутой ладони подвешенное на дужке ржавое железное ведро. Прибежавшим на шухер представителям власти стало известным и его содержимое, почерпнутое из недр уличного туалета. Заваруха была нешуточная, приезжали даже гэбэшники из Оренбурга, опрашивали жителей ближайших домов, но враг народа остался этому народу неизвестен.

ДАВАТЬ СТРАНЕ УГЛЯ

Каждому, конечно, доводилось видеть в кадрах кинохроники или ТВ шахтёров, поднявшихся на-гора после очередного рекорда. Ярко горят на касках лампы, ещё ярче улыбки на лицах, лишённых непроницаемо чёрного угольного грима, и всё здесь - неправда.
Может, сейчас уже всё поменялось к лучшему, я - лишь о шахтах полувековой давности. Эта самая электрическая лампа - "коногонка", тяжёлая и неудобная, да ещё и на плохо сгибающемся бронированом проводе, напоминающем шлейф смесителя в ванной, обычно носилась в руке и водружалась на каску лишь в случае крайней необходимости. Следует добавить, что питалась она от тяжёлого аккумулятора - близнеца автомобильного, только плоского по форме, болтавшегося на ремне на правой стороне ягодиц. Левую занимал "самоспасатель" - противогаз, заряд патрона которого был расчитан на 30 минут, за которые надо успеть выбраться из зоны выброса газа или пожара на "свежую струю". Аккумулятор должен быть всё время в вертикальном положении - в других серная кислота подтекала, обжигая кожу. Заряда хватало только на одну "упряжку" - смену, к концу её лампа уже светила вполнакала.
На шахтах мне пришлось побывать трижды. Первая практика на шахте им. Абакумова в посёлке Рутченково под Донецком, где ещё помнили начинавших здесь Никиту Хрущёва и Нину Кухарчук, была ознакомительной, работать не пришлось. Зато другие две, в Кузбассе и Караганде, дали почувствовать шахтёрскую долю вполне. Учитывая будущую специальность, нас, студентов-практикантов, оформляли "электрослесарями 2ой руки" и спрашивали, как с кадровых рабочих. Поскольку всё шахтное элекрооборудование заключено в специальные взрывозащищённые литые чугунные корпуса, почти всю смену приходилось перемещать с места на место эти бандуры весом от центнера до тонны и бухты кабеля ничуть не легче.
Удивляюсь себе тогдашнему: выйдя из шахты на-гора, сразу бежал в столовую, где съедал за один присест два первых и три вторых, разбавив всё это ещё и не одним стаканом киселя или компота. Все соседи по столу, кстати, ели не меньше, местные ещё, спускаясь в шахту, брали с собой и непременный "тормозок" - заготовленный дома свёрток с бутербродами. И куда только всё это помещалось? Кроме чувства голода, многих ещё мучила и невозможность покурить. Кое-кто умудрялся даже протащить мимо церберов на проходной кисет с табаком и потом жевал его в забое, то и дело сплёвывая.
Другой работы в посёлках не было, поэтому на шахте работали все. Вчерашние школьницы - газомерщицами, обходя все закоулки на участке со своим нехитрым прибором, специальной лампой, длина пламени горения фитиля в которой на градуированном стекле указывала процент содержания метана в воздухе. Они первыми должны были сообщить всем о грозящей опасности отравления и взрыва.
Женщины постарше работали в забое наравне с мужчинами. Только на время беременности администрация должна была предоставить им рабочие места на поверхности. Спускаясь в шахту, надо было сначала всю свою цивильную одежду свернуть в свёрток и сдать под номерок в гардеробном помещении. Потом - пройти нагишом в другое помещение, получив там свёрток со своей прокисшей от пота спецодеждой, облачиться в неё и проследовать в третье, для получения осветительного агрегата и "спасателя". И - вперёд и с песней, в ствол шахты и подъёмную клеть для спуска вниз. На выходе - всё в обратном порядке, с непременным душем после сдачи своей потной спецодежды. Время от времени её меняли на свежую, но это мало спасало. Смыть угольную пыль с лица и тела можно было лишь хозяйственным мылом под горячей струёй. Глаза при этом приходилось закрывать, поэтому при должном увеличении на этой фотографии можно рассмотреть несмываемый чёрный макияж, по которому можно безошибочно определить шахтёра.
Так вот, во всех этих раздевалках, душевых и гардеробных, где ежедневно проходили сотни белых и чёрных, во всём своём природном естестве, как раз и работали беременные, почти все - молодые женщины, приятельски здороваясь со своими знакомыми. Простота нравов очень напоминала мне "Жерминаль" Золя, который успел уже к тому времени прочитать. Местные девушки тоже мало напоминали московских. Едва знакомая газомерщица, например, не преминула рассказать мне на голубом глазу, как ей удалось избежать изнасилования двумя амбалами: "Когда меня раздели, я попросилась отойти пописать. От страха как раз прихватило живот, и я намазала себе все ноги и руки. Когда вернулась - они плюнули и ушли. Легко отделалась - только по морде схлопотала один раз".
На вторую практику нас направили в Прокопьевск, чтобы заодно и разгрузить Москву на время фестиваля молодёжи и студентов 1957 года. Там случилось памятное происшествие. Вместе с двумя местными элекрослесарями 1ой руки я поднимал очередную чугунную махину с помощью ручной лебёдки, подвязанной к перекладине бревёнчатой крепи горной выработки. В очередь: двое качали ручки лебёдки, третий - отдыхал на ящике неподалёку. Пришёл мой черёд отдыхать. И только я устроился на ящике, как непонятно зачем, ещё до истечения своей законной пятиминутки, поднялся и опять подошёл к своим сменщикам. Едва я успел это сделать, как над тем местом, где только что был, обрушился свод породы, её разлетевшимися кусками и воздушной волной всех троих сбило с ног. Но, слава Богу, все остались целы и невредимы.
Этот случай заставил призадуматься, вспомнить рассказ другого слесаря, которому оставалось года два до пенсии: "Я никогда не лез на рожон, избегал малейшего риска. И, видишь, пока цел. Только вот три пальца потерял да раз в больнице лежал со сломанными рёбрами". Смертью на шахте никого не удивишь. Сообщают лишь о массовых потерях. А 2-3 смертельных случая на шахте за год - это норма. Как раз в это время в Прокопьевске хоронили мастера участка. С горизонта на горизонт уголь в шахтах спускают в "печах" - таких колодцах глубиной в 30-40 метрах. Когда одну из печей "закозлило", забило углём, бригада безуспешно пыталась пробить проход длинными ломами. Прибежал закошмаренный планом мастер: "Что вы, мать-перемать, как балерины, здесь выёживаетесь? Вот как надо пробивать!" Едва он зашёл на середину пробки и стал суматошно долбить ломом, как и уголь, и он сам с грохотом провалились в преисподню. Ну, а потом - кумач и духовой оркестр.
На третьей своей практике 1958 года, в Караганде, попал в передрягу и сам. Представьте себе смонтированный в штреке ленточный конвейер, а справа прямо над ним - сваренный из стального листа бункер, в который из печи сверху с грохотом поступает уголь и направляется на ленте вправо в ждущие его на погрузке вагонетки. Слева от бункера, прямо над лентой транспортёра, на перекладине крепи подвешен взрывозащищённый светильник в чугунном корпусе, с толстым плафоном и защитной решёткой. Перегоревшую в нём лампу и послал меня заменить мастер участка. Я ещё спросил его, не включат ли в это время конвейер, на что он обнадёжил, что обязательно предупредит. Едва я, встав на ленточное полотно, развинтил все болты, снял плафон и вывернул сгоревшую лампу, как конвейер включился. Меня сбило с ног, моя "коногонка" от удара погасла, в полной темноте и страшном грохоте угольных глыб о стальные листы меня потащило под бункер. Угол между лентой и обращённой ко мне стороны бункера был не более 30 градусов, вот в этот клин меня и засосало. Расстояние между самим бункером и лентой было 20-30 см, вполне достаточно для прохода больших кусков угля, но совсем не достаточно для человека, да и это к лучшему, попади я под эту воронку - мгновенно был бы раздавлен падающими с большой высоты ядрами. Затягивало же меня движущейся лентой в это жерло всё глубже и глубже. Страшнее всего было то, что в местах стыков лента была соединена стальными манжетами на неслабых болтах, своими концами наружу, дабы не мешать проходу её над направляющими роликами. И вот эти болты начали рвать мой ватник и штанины, а потом уже и кожу. Всё это время, делая судорожные телодвижения, я пытался нащупать хоть какую-то опору, могущую меня спасти. Когда же боль стала нестерпимой, а сил и надежды уже почти совсем не осталось, неожиданно моя правая нога нашла стальную вертикальную опору бункера. Нечаянная радость придала силы, спасибо ещё и моим регулярным занятиям футболом, укрепившим ноги, неимоверным усилием удалось вытолкнуть себя из этих клещей и, помогая себе драными руками, перевалиться наземь через край ленты. Сразу отрубился и пришёл в себя лишь от крика газомерщицы, нашедшей меня в пыли, темноте и грохоте лежащим под конвейером в кровавых подтёках. Оставшиеся три недели практики провёл в больнице, в струпьях запёкшейся с угольной пылью крови, весь измазанный какой-то вонючей жёлтой мазью. Потом был разбор полётов. Виновным в производственной травме признали меня: грубо нарушил правило ТБ, запрещающее становиться на ленту транспортёров. Когда спросил мастера, зачем же тот включил конвейер без предупреждения, тот ответил, что предупреждал, мигая лампой. Той самой, которую я должен был заменить.
Расценил эти два случая, как знаки судьбы, и третьего дожидаться не стал, распределившись после института в научно-конструкторское бюро.