Каждому, конечно, доводилось видеть в кадрах кинохроники или ТВ шахтёров, поднявшихся на-гора после очередного рекорда. Ярко горят на касках лампы, ещё ярче улыбки на лицах, лишённых непроницаемо чёрного угольного грима, и всё здесь - неправда.
Может, сейчас уже всё поменялось к лучшему, я - лишь о шахтах полувековой давности. Эта самая электрическая лампа - "коногонка", тяжёлая и неудобная, да ещё и на плохо сгибающемся бронированом проводе, напоминающем шлейф смесителя в ванной, обычно носилась в руке и водружалась на каску лишь в случае крайней необходимости. Следует добавить, что питалась она от тяжёлого аккумулятора - близнеца автомобильного, только плоского по форме, болтавшегося на ремне на правой стороне ягодиц. Левую занимал "самоспасатель" - противогаз, заряд патрона которого был расчитан на 30 минут, за которые надо успеть выбраться из зоны выброса газа или пожара на "свежую струю". Аккумулятор должен быть всё время в вертикальном положении - в других серная кислота подтекала, обжигая кожу. Заряда хватало только на одну "упряжку" - смену, к концу её лампа уже светила вполнакала.
На шахтах мне пришлось побывать трижды. Первая практика на шахте им. Абакумова в посёлке Рутченково под Донецком, где ещё помнили начинавших здесь Никиту Хрущёва и Нину Кухарчук, была ознакомительной, работать не пришлось. Зато другие две, в Кузбассе и Караганде, дали почувствовать шахтёрскую долю вполне. Учитывая будущую специальность, нас, студентов-практикантов, оформляли "электрослесарями 2ой руки" и спрашивали, как с кадровых рабочих. Поскольку всё шахтное элекрооборудование заключено в специальные взрывозащищённые литые чугунные корпуса, почти всю смену приходилось перемещать с места на место эти бандуры весом от центнера до тонны и бухты кабеля ничуть не легче.
Удивляюсь себе тогдашнему: выйдя из шахты на-гора, сразу бежал в столовую, где съедал за один присест два первых и три вторых, разбавив всё это ещё и не одним стаканом киселя или компота. Все соседи по столу, кстати, ели не меньше, местные ещё, спускаясь в шахту, брали с собой и непременный "тормозок" - заготовленный дома свёрток с бутербродами. И куда только всё это помещалось? Кроме чувства голода, многих ещё мучила и невозможность покурить. Кое-кто умудрялся даже протащить мимо церберов на проходной кисет с табаком и потом жевал его в забое, то и дело сплёвывая.
Другой работы в посёлках не было, поэтому на шахте работали все. Вчерашние школьницы - газомерщицами, обходя все закоулки на участке со своим нехитрым прибором, специальной лампой, длина пламени горения фитиля в которой на градуированном стекле указывала процент содержания метана в воздухе. Они первыми должны были сообщить всем о грозящей опасности отравления и взрыва.
Женщины постарше работали в забое наравне с мужчинами. Только на время беременности администрация должна была предоставить им рабочие места на поверхности. Спускаясь в шахту, надо было сначала всю свою цивильную одежду свернуть в свёрток и сдать под номерок в гардеробном помещении. Потом - пройти нагишом в другое помещение, получив там свёрток со своей прокисшей от пота спецодеждой, облачиться в неё и проследовать в третье, для получения осветительного агрегата и "спасателя". И - вперёд и с песней, в ствол шахты и подъёмную клеть для спуска вниз. На выходе - всё в обратном порядке, с непременным душем после сдачи своей потной спецодежды. Время от времени её меняли на свежую, но это мало спасало. Смыть угольную пыль с лица и тела можно было лишь хозяйственным мылом под горячей струёй. Глаза при этом приходилось закрывать, поэтому при должном увеличении на этой фотографии можно рассмотреть несмываемый чёрный макияж, по которому можно безошибочно определить шахтёра.
Так вот, во всех этих раздевалках, душевых и гардеробных, где ежедневно проходили сотни белых и чёрных, во всём своём природном естестве, как раз и работали беременные, почти все - молодые женщины, приятельски здороваясь со своими знакомыми. Простота нравов очень напоминала мне "Жерминаль" Золя, который успел уже к тому времени прочитать. Местные девушки тоже мало напоминали московских. Едва знакомая газомерщица, например, не преминула рассказать мне на голубом глазу, как ей удалось избежать изнасилования двумя амбалами: "Когда меня раздели, я попросилась отойти пописать. От страха как раз прихватило живот, и я намазала себе все ноги и руки. Когда вернулась - они плюнули и ушли. Легко отделалась - только по морде схлопотала один раз".
На вторую практику нас направили в Прокопьевск, чтобы заодно и разгрузить Москву на время фестиваля молодёжи и студентов 1957 года. Там случилось памятное происшествие. Вместе с двумя местными элекрослесарями 1ой руки я поднимал очередную чугунную махину с помощью ручной лебёдки, подвязанной к перекладине бревёнчатой крепи горной выработки. В очередь: двое качали ручки лебёдки, третий - отдыхал на ящике неподалёку. Пришёл мой черёд отдыхать. И только я устроился на ящике, как непонятно зачем, ещё до истечения своей законной пятиминутки, поднялся и опять подошёл к своим сменщикам. Едва я успел это сделать, как над тем местом, где только что был, обрушился свод породы, её разлетевшимися кусками и воздушной волной всех троих сбило с ног. Но, слава Богу, все остались целы и невредимы.
Этот случай заставил призадуматься, вспомнить рассказ другого слесаря, которому оставалось года два до пенсии: "Я никогда не лез на рожон, избегал малейшего риска. И, видишь, пока цел. Только вот три пальца потерял да раз в больнице лежал со сломанными рёбрами". Смертью на шахте никого не удивишь. Сообщают лишь о массовых потерях. А 2-3 смертельных случая на шахте за год - это норма. Как раз в это время в Прокопьевске хоронили мастера участка. С горизонта на горизонт уголь в шахтах спускают в "печах" - таких колодцах глубиной в 30-40 метрах. Когда одну из печей "закозлило", забило углём, бригада безуспешно пыталась пробить проход длинными ломами. Прибежал закошмаренный планом мастер: "Что вы, мать-перемать, как балерины, здесь выёживаетесь? Вот как надо пробивать!" Едва он зашёл на середину пробки и стал суматошно долбить ломом, как и уголь, и он сам с грохотом провалились в преисподню. Ну, а потом - кумач и духовой оркестр.
На третьей своей практике 1958 года, в Караганде, попал в передрягу и сам. Представьте себе смонтированный в штреке ленточный конвейер, а справа прямо над ним - сваренный из стального листа бункер, в который из печи сверху с грохотом поступает уголь и направляется на ленте вправо в ждущие его на погрузке вагонетки. Слева от бункера, прямо над лентой транспортёра, на перекладине крепи подвешен взрывозащищённый светильник в чугунном корпусе, с толстым плафоном и защитной решёткой. Перегоревшую в нём лампу и послал меня заменить мастер участка. Я ещё спросил его, не включат ли в это время конвейер, на что он обнадёжил, что обязательно предупредит. Едва я, встав на ленточное полотно, развинтил все болты, снял плафон и вывернул сгоревшую лампу, как конвейер включился. Меня сбило с ног, моя "коногонка" от удара погасла, в полной темноте и страшном грохоте угольных глыб о стальные листы меня потащило под бункер. Угол между лентой и обращённой ко мне стороны бункера был не более 30 градусов, вот в этот клин меня и засосало. Расстояние между самим бункером и лентой было 20-30 см, вполне достаточно для прохода больших кусков угля, но совсем не достаточно для человека, да и это к лучшему, попади я под эту воронку - мгновенно был бы раздавлен падающими с большой высоты ядрами. Затягивало же меня движущейся лентой в это жерло всё глубже и глубже. Страшнее всего было то, что в местах стыков лента была соединена стальными манжетами на неслабых болтах, своими концами наружу, дабы не мешать проходу её над направляющими роликами. И вот эти болты начали рвать мой ватник и штанины, а потом уже и кожу. Всё это время, делая судорожные телодвижения, я пытался нащупать хоть какую-то опору, могущую меня спасти. Когда же боль стала нестерпимой, а сил и надежды уже почти совсем не осталось, неожиданно моя правая нога нашла стальную вертикальную опору бункера. Нечаянная радость придала силы, спасибо ещё и моим регулярным занятиям футболом, укрепившим ноги, неимоверным усилием удалось вытолкнуть себя из этих клещей и, помогая себе драными руками, перевалиться наземь через край ленты. Сразу отрубился и пришёл в себя лишь от крика газомерщицы, нашедшей меня в пыли, темноте и грохоте лежащим под конвейером в кровавых подтёках. Оставшиеся три недели практики провёл в больнице, в струпьях запёкшейся с угольной пылью крови, весь измазанный какой-то вонючей жёлтой мазью. Потом был разбор полётов. Виновным в производственной травме признали меня: грубо нарушил правило ТБ, запрещающее становиться на ленту транспортёров. Когда спросил мастера, зачем же тот включил конвейер без предупреждения, тот ответил, что предупреждал, мигая лампой. Той самой, которую я должен был заменить.
Расценил эти два случая, как знаки судьбы, и третьего дожидаться не стал, распределившись после института в научно-конструкторское бюро.
Комментариев нет:
Отправить комментарий