В ЖЕРНОВАХ ИСТОРИИ

Даже невразумительные времена и переломные эпохи не отменяют личную жизнь, они только безжалостно крушат и перемалывают её в своих бездушных жерновах. Именно это произошло с героями сегодняшнего рассказа.

Он - адмирал Александр Васильевич Колчак (1873 - 1920), кое-какие подробности жизни которого, по большому счёту, стали широко известны в родных пенатах лишь в прошлом году, после выхода на экраны фильма "Адмирал", несмотря на то, что истинные масштабы этой легендарной личности за пределами его родной страны известны были всегда.
Нельзя особо доверять увиденному на экране, где много фактических нестыковок и прямого искажения фактов, не говоря уж о том, что киношный Колчак в изображении Хабенского, с его обликом рефлексирующего интеллигента, не имеет ничего общего с реальным образом волевого и брутального адмирала, представленного на сохранившихся снимках. Ничего, конечно, не имею против самого Константина, думаю, ещё хуже бы смотрелся в этой роли Евгений Миронов, безусловно лучший на сегодня наш актёр.
Не случись этих трёх злосчастных российских революций, Колчак остался бы в памяти потомков светилом гидрологии и великим полярным исследователем масштаба Нансена, Амундсена и Скотта. В июне 1900 г. - сентябре 1902 г. он вместе с Э.В.Толлем на судне "Заря" предпринял тяжелейшую экспедицию по Северному морскому пути от Петербурга до Чукотки с задачей картографирования берегов материка и полярных островов, включая и мифическую землю Санникова. Дважды судно затирало во льдах, что фатально приводило к мучительным одиннадцатимесячным зимовкам. Когда на разрушенном судне закончился уголь, пришлось вернуться на материк. Узнав, что отряд Толля, в отчаянии покинувший судно ещё раньше, пропал, Колчак год спустя на свой страх и риск собирает новую экспедицию, берёт оставшийся на "Заре" вельбот и, где с помощью собак, где волоча его вручную, проходит предполагаемым маршрутом барона Толля, находит место его последней стоянки и гибели, спасает все бесценные научные материалы отряда. Едва началась русско-японская война, он, будучи патриотом и человеком долга, несмотря на сопротивление Академии наук, из Якутска отправляется на театр военных действий в Порт-Артур, где сначала служит на военных кораблях, а после гибели флота командует береговой батареей. После тяжёлого ранения обостряются последствия полярных лишений - в Петербург он возвращается инвалидом с хронической пневмонией. Не трудно догадаться, что он и не думал об отставке, снова вернувшись к полярным исследованиям, а с началом первой мировой войны - опять на действующем флоте.

Она - Анна Васильевна Тимирёва (1893 - 1975), дочь знаменитого Василия Ильича Сафонова (1852 - 1918), пианиста, дирижёра и музыкального педагога, возглавившего по просьбе П.И.Чайковского и С.И.Танеева в 1889 году Московскую консерваторию. Став директором, именно он, добившись субсидии от царя и заручившись поддержкой купцов-меценатов, немедленно начал строительство её нового здания, сохранившегося и поныне. Все его десять детей получили прекрасное образование и стали потом известными музыкантами-исполнителями, концертирущими по стране, известными журналистами, живописцами, чьи картины хранятся в московских музеях. Сама Анна Васильевна прекрасно рисовала, играла на фортепьяно, свободно говорила на немецком и французском языках. О её литературных способностях вы сможете судить сами, ибо дальше все основные события жизни этой необыкновенной женщины будут представлены в её изложении. Я просто не способен сделать это лучше, чем она сама.

"Остаётся так мало времени: мне 74 года. Если я не буду писать сейчас - вероятно, не напишу никогда. Это не имеет отношения к истории - это просто рассказ о том, как я встретилась с человеком, которого я знала в течение пяти лет, с судьбой которого я связала свою судьбу навсегда.
Восемнадцати лет я вышла замуж за своего троюродного брата С.Н.Тимирёва (Сергея Николаевича, 1875 - 1946, - авт.). Ещё ребёнком я видела его, когда проездом в Порт-Артур - шла война с Японией - он был у нас в Москве. Был он много старше меня, красив, герой Порт-Артура. Мне казалось, что люблю, - что мы знаем в восемнадцать лет! В начале войны с Германией у меня родился сын (Владимир, 1914 - 1942, - авт.), а муж получил назначение в штаб Командующего флотом адмирала Эссена. Мы жили в Петрограде, ему пришлось ехать в Гельсингфорс (ныне - Хельсинки, авт.). Когда я провожала его на вокзале, мимо нас стремительно прошёл невысокий, широкоплечий офицер.
Муж сказал мне: "Ты знаешь, кто это? Это Колчак-Полярный. Он недавно вернулся из северной экспедиции.
У меня осталось только впечатление стремительной походки, энергичного шага".

"Не заметить Александра Васильевича было нельзя - где бы он ни был, он всегда был центром.Он прекрасно рассказывал, и, о чём бы ни говорил - даже о прочитанной книге, - оставалось впечатление, что всё это им пережито. Как-то так вышло, что весь вечер мы провели рядом. Долгое время спустя я спросила его, что он обо мне подумал тогда, и он ответил: "Я подумал о Вас то же самое, что думаю сейчас.
Он входил - и всё кругом делалось как праздник; как он любил это слово! А встречались мы не часто - он лично принимал участие в операциях на море, потом, когда командовал минной дивизией, тем более. Он писал мне потом:"Когда я подходил к Гельсингфорсу и знал, что увижу Вас, - он казался мне лучшим городом в мире".

"Тогда же в Гельсингфорс перебралась и семья Александра Васильевича - жена (с 1904 г., урожд. Омирова Софья Фёдоровна, 1876 - 1956, авт.) и пятилетний сын Славушка (Ростислав, 1910 - 1965, авт.). Они остановились пока в гостинице, и так как Александр Васильевич бывал у нас в доме, то он вместе с женой сделал нам визит. И мы с мужем должны были ответить им тем же".

"Мне было тогда 23 года; я была замужем пять лет, у меня был двухлетний сын. Я видела А.В. редко, всегда на людях, я была дружна с его женой. Мне никогда не приходило в голову, что наши отношения могут измениться. И он уезжал надолго; было очень вероятно, что никогда мы больше не встретимся. Но весь последний год он был мне радостью, праздником. Я думаю, если бы меня разбудить ночью и спросить, чего я хочу, - я сразу бы ответила: видеть его. Я сказала ему, что люблю его. И он ответил: "Я не говорил, что люблю Вас". - "Нет, это я говорю: я всегда хочу Вас видеть, всегда о Вас думаю, для меня такая радость видеть Вас, вот и выходит, что я люблю Вас". И он сказал: "Я Вас больше чем люблю". И мы продолжали ходить рука об руку, то возвращаясь в залу Морского собрания, где были люди, то опять по каштановым аллеям Континенталя.
Нам и горько было, что мы расстаёмся, и мы были счастливы, что сейчас вместе, - и ничего больше было не нужно. Но время было другое, и отношения между людьми другие - всё это может показаться странным и даже невероятным, но так оно и было, из песни слова не выкинешь.
Потом он уехал..."

Поехал он командовать Черноморским флотом, начавшим разваливаться после отречения царя под влиянием большевистских пропагандистов, а после октябрьского переворота, когда начались расстрелы морских офицеров, едва успел посадить семью на пароход до Франции. Сам же, глубоко оскорблённый похабным брестским миром, когда победа Антанты над Германией была уже только делом времени, посчитал себя обязанным продолжать сражаться на стороне союзников. Для этого он сначала подался по военным делам в Америку, а потом - в Харбин, где была большая российская колония работников КВЖД, не признававшая советскую власть.
В это время уже мало что зависело от наших героев. Те самые равнодушные жернова начали свою разрушительную работу, перемалывая всё больше и больше российских людских ресурсов.

"Мы ехали во Владивосток - мой муж, Тимирёв, вышел в отставку из флота и был командирован советской властью туда для ликвидации военного имущества флота. Брестский мир был заключён, война как бы была окончена.
В Петрограде - голод - 50 граммов хлеба по карточкам. А в вагоне-ресторане - на столе тарелка с верхом хлеба. Мы его немедленно съели; поставили другую - и её тоже".

От попутчицы Жени, с которой успела сдружиться за долгую дорогу, и её окружения, направляющихся в Харбин, Анне Васильевна случайно узнаёт, что там же находится и Колчак.

"Не знаю уж, вероятно, я очень переменилась в лице, потому что Женя посмотрела на меня и спросила: "Вы приедете ко мне в Харбин?" Я, ни минуты не задумываясь, сказала: "Приеду".
Страшная вещь - слово. Пока оно не сказано, всё может быть так или иначе, но с той минуты я знала, что иначе быть не может".

"Александр Васильевич встречал меня, и мы не узнали друг друга: я была в трауре, так как недавно умер мой отец, а он был в защитного цвета форме. Такими мы никогда друг друга не видали. Чтобы встретиться, мы с двух сторон объехали весь земной шар, и мы нашли друг друга".

Возвратившись во Владивосток, ей пришлось пройти через тяжёлое объяснение с мужем, а следующая встреча влюблённых случилась лишь месяц спустя в Японии, где А.В. был в это время по делам. Это и был их момент истины, настоящий медовый месяц, случивший в это суровое время, единственное светлое пятно на всю оставшуюся жизнь.

"Александр Васильевич встретил меня на вокзале в Токио, увёз в "Империал-отель". Он очень волновался, жил он в другом отеле. Ушёл - до утра.
Александр Васильевич приехал ко мне на другой день. "У меня к Вам просьба". - "?" - "Поедемте со мной в русскую церковь".
Церковь почти пуста, служба на японском языке, но напевы русские, привычные с детства, и мы стоим рядом молча. Не знаю, что он думал, но я припомнила великопостную молитву "Всем сердцем". Наверное, это лучшие слова для людей, связывающих свои жизни.
Когда мы возвращались, я сказала ему: "Я знаю, что за всё надо платить - и за то, что мы вместе, - но пусть это будет бедность, болезнь, что угодно, только не утрата той полной нашей душевной близости, я на всё согласна".
Что ж, платить пришлось страшной ценой, но никогда я не жалела о том, за что пришла эта расплата.
Александр Васильевич увёз меня в Никко, в горы.
Это старый город храмов, куда идут толпы паломников со всей Японии, все в белом, с циновками-постелями за плечами. Тут я поняла, что значит - возьми одр свой и ходи: одр - это простая циновка. Везде бамбуковые водопроводы на весу, всюду шелест струящейся воды. Александр Васильевич смеялся: "Мы удалились под сень струй".
Мы остановились в японской части гостиницы, в смежных комнатах. В отеле были и русские, но мы с ними не общались, этот месяц единственный. И кругом горы, покрытые лесом, гигантские криптомерии, уходящие в небо, горные речки, водопады, храмы красного лака, аллея ста Будд на берегу реки. И мы вдвоём. Да, этот человек умел быть счастливым.
В самые последние дни его, когда мы гуляли в тюремном дворе, он посмотрел на меня, и на миг у него весёлые глаза, и он сказал: "А что? Неплохо мы с Вами жили в Японии". И после паузы: "Есть о чём вспомнить". Боже мой..."

"И вот, может быть, самое страшное моё воспоминание: мы в тюремном дворе вдвоём на прогулке - нам давали каждый день это свидание, - и он говорит: "Я думаю, за что я плачу такой страшной ценой? Я знал борьбу, но не знал счастья победы. Я плачу за Вас - я ничего не сделал, чтобы заслужить это счастье. Ничто не даётся даром".

Нет смысла освещать здесь все военные аспекты: как А.В.Колчак не смог отказаться от предложения возглавить белое движение, как победы сменились поражениями, и всю эту историю ползучего предательства - сначала чехословацкого корпуса, а потом и союзников, фактически сдавших его большевикам, не преминувшим расстрелять его над прорубью и сделавшим всё, чтобы стереть саму память о великом соотечественнике.
Вряд ли стоит здесь и снова напоминать, как Анна Васильевна самоарестовалась, чтобы быть рядом со своим возлюбленным по пути на эшафот.
Многие сравнивают её с жёнами-декабристками. Помилуйте, как можно сравнивать несравнимое? Те только поменяли место жительства, чтобы жить рядом со своими мужьями, а она сама пошла на то, чтобы быть с ним до самого конца, разделив его участь. То, что её не расстреляли тоже, - чистая случайность. Просто на тюремщиков Колчака, даже на них, видавших всё, этот шаг произвёл такое сильное впечатление, что отношение к ней было уважительным и великодушным: даже уводя на казнь адмирала, старались сделать это скрытно от неё.
Высшие власти в Москве не были столь щепетильны. Сорок лет её гоняли по тюрьмам, лагерям и ссылкам, добавляя всё новые сроки.

"Я была арестована в поезде адмирала Колчака и вместе с ним. Мне было тогда 26 лет, я любила его и была с ним близка и не могла оставить его в последние дни его жизни. Вот в сущности всё. Я никогда не была политической фигурой, и ко мне лично никаких обвинений не предъявлялось".

Так писала она в своих заявлениях о реабилитации, но лишь только в 1960 году они были, наконец, услышаны. То, что ей удалось дожить до этого, само по себе - чудо. И у этого чуда есть автор - Екатерина Павловна Пешкова, постоянно вызволявшая её из мест не столь отдалённых, и речь о которой ещё впереди.
Сама Анна Васильевна смогла, наконец, взяться за перо и доверить бумаге и нам, благодарным читателям, свои воспоминания, не боясь, что в очередной раз придут с обыском и отберут всё написанное.
Пронзительно искренний, удивительный документ той суровой эпохи!