ИЗАДОРА + СЕРГЕЙ = ?

 
"Изадора" - именно так представлялась она сама и называли её все вокруг. "Айседора" - дань старой транскрипции. Как "доктор Ватсон" вместо правильного "Уотсон".

Сто лет назад в России менялось всё. И русская словесность в том числе. Появилась уйма молодых литераторов, мечтавших сбросить признанных классиков с корабля современности, чтобы утвердить на их месте свои имена. Конкурируя друг с другом, искали единомышленников, объединялись в группы, выпускали манифесты. Так появились имажинисты, где тон задавали Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф (для краткости - АМ). Чтобы о тебе говорили, важно было прославиться любой, даже скандальной ценой. Если Маяковский обряжался в ярко-жёлтую кофту, то Есенин с АМ по ночам меняли таблички с названиями улиц на свои имена и расписывали стены храмов рекламными заявлениями.

Громкая женитьба хорошо вписывалась в этот контекст. Самые обширные воспоминания о Есенине оставил АМ, с которым они прожили бок о бок, снимая общую жилплощадь, около пяти лет. Он вспоминал: оказавшись как-то в одной компании с дочерью Шаляпина, Сергун долго потом мусолил тему: "Представь себе, Шаляпин и Есенин рядом. Хорошо?"  И как возбудился он, когда узнал о приезде в Москву знаменитой Дункан.

Желанная встреча не заставила себя ждать. В салоне на Пречистенке Есенин стоял на коленях у ног дивы, а та ворошила ему шевелюру, неожиданно выговаривая два русских слова: "золотая голова". И ещё два в запасе: "ангел" и "чёрт".

Ему было лестно с мировой славой под руку появляться на людях, слушать восторженный шёпот: "Есенин... Дункан..." Поначалу так и было. А потом вся Москва начала промывать кости чудаку, живущему со старухой. Нищие собратья-поэты искали с ним встречи, чтобы попросить денег взаймы. Когда он бросал им свой пустой бумажник и даже выворачивал карманы, искренне недоумевали: "Зачем ты тогда с ней связался?" Изадора знала все главные европейские языки, но не знала русского. Сергей - ровно наоборот, поэтому всё время они либо молчали, либо ругались - каждый на своём. И всё чаще он сбегал со своим дежурным свёртком (две-три рубашки, пара кальсон и носки) с Пречистенки на их с АМ холостяцкую квартиру в Богословском пер. Где жаловался другу, что может терпеть свою пассию только в крепком подпитии. Дальнейшее каждый раз повторялось. Часа через два в дверь звонил швейцар Изадоры с письмом, получал короткий ответ. Ещё через час это был уже её секретарь и муж старшей приёмной дочери Ирмы Илья Шнейдер. И, наконец, вечером появлялась она сама. Сидя на полу обнимала  его ноги, покрывая колени красной медью волос и росинками слёз. Есенин грубо отталкивал её сапогом и хлестал  похабной бранью: "Да пошла ты..." Тогда Изадора ещё старательнее и нежнее произносила трудные русские слова: "Сергей Александрович, люблю тебя". И снова он брал свой свёрток, и они уходили в ночь.

Он был для неё капризным, упрямым ребёнком, даже уверяла всех, что это её погибший сын Патрик был бы таким в 25 лет. Ради последующих сцен любви и примирения ему прощалось всё, вплоть до хамства и рукоприкладства. "Пей со мной, паршивая сука!", - эта его обычная фраза шокировала даже верных друзей, включая и АМ, но сам поэт не постеснялся включить её в своё знаменитое стихотворение.

Изрядно поиздержавшись на свою школу, Изадора с радостью приняла предложение в феврале выступить с гастролями в Петрограде. Остановились в гостинице "Англетер", как всегда, в самом лучшем номере. В нём потом Есенин и закончит свои дни. Винные погреба отеля сохраняли элитные марочные вина ещё с царских времён. После алкогольного дефицита предыдущих лет, когда приходилось пробавляться пивом и самогоном, теперь, решил Сергей, он вправе заказывать в номер всё самое лучшее и отрываться по полной. И отрывался. Возвращаясь с концертов, Изадора заставала его спящим на груде пустых бутылок. И коридорных, пеняющих мадам, что им постоянно приходится отлавливать Есенина, то затеявшего погром в холле, то гуляющего совершенно голым на этажах.

Стало ясно: на советских служащих не разбогатеешь, помочь может только заграница. Сергун воодушевился: "Прогремим, Анатоль, как лорд Байрон - на оба полушария!" Но, очутившись зп кордоном, наш лорд обнаружил, что никому там не нужен. И в Европе, и в Америке газеты и журналы размещали их фотографии, но подписи к ним были однотипны: "...с мужем-коммунистом", "...со своим молодым мужем". Ни имени, ни фамилии. Никто и звать никак.

И Есенин запил. Запил капитально. В своём репертуаре: крушил в номерах "люкс" зеркала, люстры , мебель и оконные рамы, распугивал бомонд на официальных приёмах. Ничто не помогало: ни ночи, проведённые в кутузке, ни месяц в частной психолечебнице. По словам АМ, после зарубежной поездки он не узнавал друга: тот пребывал в человеческом облике только первые два часа после пробуждения. Хотя и привёз в Москву  из поездки цикл стихов "Москва кабацкая" и поэму "Чёрный человек". Если цикл - это своего рода ностальгия, то поэма - диагноз.

Всем стало ясно: поэт психически болен. Алкоголизм лечить можно, а депрессию - нет. Обострилась и его старая "чемоданная болезнь". Послевоенные нищета и нехватка всего деформировали психику. Всё дефицитное, что попадало в руки, он прятал в чемоданы  с хитрыми замками. Их было так много, что приходилось пристраивать у верных друзей. С наказом не прикасаться к ним ни в коем случае. Встречаясь потом с друзьями-хранителями, непременно обнюхивал их (не его ли одеколон?), осматривал галстуки и носки. Хранились такие чемоданы и в особняке Изадоры. Даже дотрагиваться до них было запрещено. Грозил: там у него револьвер, и убьёт любого, кто осмелится нарушить приказ.

Едва наша парочка распаковала вещи с дороги, как Есенин исчез. А вечером Изадора обнаружила, что весь её гардероб (и платья, и бельё) исчез. Три дня  поисков блудного сына не дали результата. Даже АМ, знавший все явочные квартиры, не смог помочь. Изадора заламывала руки: Серёжи нет в живых. Ирма (она на третьем фото снизу) кроила из парашютного шёлка ночную рубашку для своей мамы. Тут неожиданно к ним ворвался сам пропащий и, перебирая связку ключей, кинулся к своим чемоданам. Изадора успела выхватить своё новое платье из Парижа, он тянул к себе: "Не смей, это моё! Ты сама дала". И снова надолго пропал, теперь уже вместе с чемоданами.

Даже в таком состоянии Есенин оставался притягательным для женщин, желавших связать с ним судьбу. Все они портили кровь Изадоре, заявляя на него свои права. После её окончательного отъезда, за полгода до гибели, он даже умудрился, не разведясь, зарегистрироваться ещё раз. Теперь уже с Софьей Андреевной Толстой, внучкой классика. Толстой и Есенин - рядом. Хорошо! Брак этот через месяц развалился. Но все хлопоты по доставке тела поэта из Ленинграда в Москву, похороны и поминки пришлось взвалить на свои хрупкие плечи последней жене.