АЙСЕДОРА

Дора Энджела Данкан (27.05.1877, Сан-Франциско - 14.09.1927, Ницца), ставшая известной как Айседора Дункан, родилась в САСШ. Её отец Джозеф Данкан вскоре обанкротился и оставил жену с четырьмя детьми. В 13 лет Дора-Анжела бросила школу, сочтя бесполезной, серьёзно занялась музыкой и танцами вкупе с более широким самообразованием. Так что своей последующей карьерой и мировой славой эта великая танцовщица-новатор обязана исключительно себе, своим трудолюбию и уму. Начинала в ночных клубах Чикаго, потом на театральных подмостках, а уже  в 1903 году на легендарном греческом холме построила танцевальный храм - Центр изучения танца, где и выступала в сопровождении детского хора из десяти мальчиков, прошедших конкурс. Храм танца, кстати, функционирует до сих пор. В 1904 и 1913 годах гастролировала в Питере и в Москве. Станиславский, всегда скупой на похвалы, называл её гениальной. Роден, ставший потом ближайшим другом, тоже был от босоножки без ума. Во всех энциклопедиях она осталась основоположницей свободного (пластического) танца.

Горячая сторонница всего нового, Айседора приняла с энтузиазмом и новую власть в России. В 1921 году нарком просвещения Луначарский официально пригласил её  в Москву возглавить школу-центр обучения новому танцу. Много чего обещал: научную, материальную и финансовую поддержку. И даже возможность танцевать в храме Христа-Спасителя. В своём рукотворном храме она танцевала, а в настоящем - пока ещё нет. Поэтому согласилась. Своему окружению объявила, что будет теперь не развлечением презираемых ею толстосумов, а товарищем среди товарищей.

В октябре 1921 года Айседора пожаловала в приготовленный для неё шикарный балашовский особняк на Пречистенке. Почти сразу после новоселья произошло и знакомство с Есениным, перешедшее в близкие отношения. Узнав о приезде знаменитости, поэт включил всё своё обаяние и приложил немало усилий, чтобы влюбить в себя женщину старше его на 18 лет.

 Советские реалии той поры оказались далеки от её романтических представлений. Обещанной помощи не поступало. На школу приходилось тратить свои средства. А они не безграничны. Нужно было снова выезжать на гастроли, на заработки. Оставить Сергея в Москве она опасалась, он тогда уже совсем слетел с катушек. К тому же наивно полагала, что знакомство с мировой творческой элитой, с красотами Европы и чудесами Америки изменит крестьянского поэта, вернёт на трезвый путь. В Европе - никаких проблем, но в более пуританской Америке даже в гостинице нельзя было тогда снять один номер на двоих, не будучи женатыми. Проблему решили регистрацией брака в ЗАГСе сразу после майского праздника 1922 года. Оба взяли двойную фамилию. Сергей кричал, выйдя из ЗАГСа: "Я теперь Дункан!"

Это был третий муж Айседоры. От первых двух - режиссёра-реформатора Гордона Крэга и Париса Зингера (того самого - "Швейные машины") у неё были дети: дочь Дердри (1906 - 1913) и сын Патрик (1910 - 1913). Дети трагически погибли в автомобиле, упавшем с набережной в Сену. Остались только эти две чудом сохранившиеся фотографии. Остальные уничтожены Есениным. Вернувшись после очередного загула на Пречистенку, он застал хозяйку дома плачущей у камина над альбомом с фотоснимками детей. Рассвирипев, вырвал реликвию из её рук и швырнул в огонь. И, обхватив женщину сзади руками, держал до тех пор, пока всё не сгорело. Год спустя после трагедии с детьми она родила третьего ребёнка, мальчика, но он не прожил и сутки. Больше попыток не предпринимала, но удочерила шесть учениц-сирот. Все они продолжили потом её дело.

После пятнадцати гастрольных месяцев молодые вернулись в Москву. Но дальнейшая совместная жизнь стала уже невозможной - "белочка" окончательно и бесповоротно укоренилась на есенинском плече. Надорвалась со своим гениальным, но беспутным поэтом и сама Айседора. Начались проблемы со здоровьем, было уже не до работы, и она вернулась в Штаты. Не выдержав обструкции за связь со "скандальным коммунистом" (её даже лишили гражданства) , переехала жить в Ниццу. Там и застала её весть о самоубийстве поэта. Горько страдала, размещала в газетах открытые письма в защиту не признанного Западом гения.

Через полтора года не стало и её самой. Непременными атрибутами её сольных выступлений были длинные красные шарфы, к которым питала неуёмную страсть. Шарф мог изображать в танце всё, что угодно. От развязного хулигана до пафосного знамени над головой. Он-то, шарф, сыграл ещё и трагическую роль её палача. Садясь в открытый автомобиль-кабриолет, успела только крикнуть провожающим: "Прощайте, еду к славе!" Машина тронулась, ветер подхватил длинный конец шарфа и бросил на колесо. В доли секунды он намотался на ось и сломал о край дверцы шею своей хозяйке. Это был конец. Это была судьба.