ДО САМОГО КОНЦА

 
После Февральской революции и отречения Николая II от престола поначалу он сам, и его семья тоже, находились под домашним арестом в своей резиденции в Царском Селе. Была сохранена даже вся прислуга, а приставленная охрана не особо и вмешивалась в сложившийся распорядок дня. Судя по этому снимку, лица у всех ещё спокойны и безмятежны. Ибо ничто пока не предвещало трагического конца.
 
Английский король, близкий родственник нашего царя, преступно медлил, не предпринимая никаких попыток для спасения своего друга-брата-коллеги или хотя бы детей. Двенадцатилетнего Алексея и четырёх сестёр ОТМА (как они сами называли себя по старшинству): Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию.
 
Маховик революции тем временем раскручивался, страсти в столице всё более накалялись, и росло число доброхотов, призывавших покончить с "кровавым Николашкой" и его присными раз и навсегда. От греха подальше, Временное правительство решило перебазировать царскую семью в город Тобольск. Всех слуг забрать с собой было нельзя, да многие и сами ехать в Сибирь не пожелали. Остались только самые близкие, самые преданные, самые верные. Четверо. Именно о них и пойдёт здесь речь.




 
Доктор Евгений Сергеевич Боткин (1865 - 1918). Светило медицины под стать своему знаменитому отцу Сергею Петровичу Боткину (1832 - 1889), чьё имя носит знаменитая московская больница. Боевой офицер, добровольцем ушедший на фронт и доблестно сражавшийся на сопках Маньчжурии во время русско-японской войны. Его отец был лейб-медиком предыдущих императоров Александра II и Александра III. После рождения наследника престола с диагнозом гемофилии на эту должность позвали и сына. Евгений не счёл себя в праве отказать и с 1908 года до последнего дня оставался при Государе и его сыне.
 



 
Камердинер Алоизий Егорович Трупп. Немецкая исполнительность и любовь к порядку пришлись ко двору. 




 
Комнатная девушка Анна Степановна Демидова. Не имея своей семьи, всю нерастраченную любовь переключила на детей хозяев.




 
Повар Иван Михайлович Харитонов. Судя по числу наград, - тоже парень не простой. 







 
Всё это люди, постоянно находившиеся рядом. Последний царь очень увлекался новинкой того времени - фотографией. Много снимал сам. Можно предположить, что и эти два снимка Боткина: на императорской яхте "Штандарт" (он слева) и с вел. княжнами Марией и Анастасией сделаны его рукой. А фотографируясь сам, просил кого-то из слуг открывать крышечку объектива и считать до десяти, пока не "вылетит птичка".




 
А это камердинер Трупп и Ольга с Татьяной на ослике. 




 
Снова Алоизий Егорович, но уже с Татьяной Николаевной на пони.




 
В тобольском заключении режим был щадящий. Могли принимать гостей. Читали вслух, слушали граммофон. Отец с сыном регулярно упражнялись на воздухе: пилили и кололи дрова. И повар Иван Михалыч был при делах.
 
Всё круто поменялось после октябрьского переворота. Узников разъединили и, не говоря - куда, повезли на перекладных. Встретились они только месяц спустя вот в этом  мрачном доме купца Ипатьева в Екатеринбурге. Радость новой встречи стёрла грань, разделявшую слуг и господ, превратив их в одну большую семью .
 
Дом этот не сохранился. Б.Н.Ельцин, первый секретарь Свердловского обкома, любивший бежать впереди паровоза, приказал его разрушить. Дабы пресечь несанкционированные паломничества туда ревнителей истории. Видимо эти же ревнители старины и засняли его перед самым сносом - вид уж больно нежилой.
 



 
А тогда, в 1918-ом, это был вполне респектабельный особняк, красоту которого мешает рассмотреть этот глухой забор, которым окружили вип-сидельцев. Секретный объект. Полная изоляция. В тюрьме как в тюрьме.

 

Всегда и везде исполнение функций палача считалось гнусным и позорным делом. Трудно было найти желающих на эту роль. А тот, кто соглашался, закрывал свою голову колпаком с прорезями для глаз, чтобы никто не узнал. В новейшие времена всё переменилось. Палачей приглашают в трудовые коллективы. Они выступают в школах перед пионерами. Дадим и мы слово одному из них - М.А.Медведеву (Кудрину):

Жарко. Ничего не можем придумать. Может быть, когда уснут, забросать комнаты гранатами? Не годится — грохот на весь город, еще подумают, что чехи ворвались в Екатеринбург. Юровский предложил второй вариант: зарезать всех кинжалами в постелях. Даже распределили, кому кого приканчивать. Ждем, когда уснут. Юровский несколько раз выходит к комнатам царя с царицей, великих княжон, прислуги, но все бодрствуют.

Перевалило за полночь, стало прохладнее. Наконец во всех комнатах царской семьи погас свет, видно, уснули. Юровский вернулся в комендантскую и предложил третий вариант: посреди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов и пули при перестрелке могут случайно залететь на второй этаж.

Выбрали комнату в нижнем этаже рядом с кладовой, всего одно зарешеченное окно, обычные полосатые обои, сводчатый потолок, тусклая электролампочка под потолком. Решаем поставить во дворе снаружи дома грузовик и перед расстрелом завести мотор, чтобы шумом заглушить выстрелы в комнате. Юровский уже предупредил наружную охрану, чтобы не беспокоилась, если услышат выстрелы внутри дома; затем раздали наганы латышам внутренней охраны, — мы сочли разумным привлечь их к операции. Трое латышей отказались участвовать в расстреле. Начальник охраны Павел Спиридонович Медведев вернул их наганы в комендантскую комнату. В отряде осталось семь человек латышей.

Далеко за полночь Яков Михайлович проходит в комнаты доктора Боткина и царя, просит одеться, умыться и быть готовыми к спуску в полуподвальное укрытие. Примерно с час Романовы приводят себя в порядок после сна, наконец — около трех часов ночи — они готовы. Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев. Я отказываюсь, так как у меня и так два пистолета (оба я сохранил до сегодняшнего дня). Оставшийся револьвер берет сначала Юровский, но затем отдает его Ермакову, и тот затыкает себе за пояс третий наган. Все мы невольно улыбаемся, глядя на его воинственный вид.

Выходим на лестничную площадку второго этажа. Юровский уходит в царские покои, затем возвращается — следом за ним гуськом идут: Николай II (он несет на руках Алексея, у мальчика несвертывание крови, он ушиб где-то ногу и не может пока ходить сам), за царем идет, шурша юбками, затянутая в корсет царица, следом четыре дочери (из них я в лицо знаю только младшую полненькую Анастасию и — постарше — Татьяну, которую по кинжальному варианту Юровского поручали мне, пока я не выспорил себе от Ермакова самого царя), за девушками идут мужчины: доктор Боткин, повар, лакей, несет белые подушки высокая горничная царицы. На лестничной площадке стоит чучело медведицы с двумя медвежатами. Почему-то все крестятся, проходя мимо чучела, перед спуском вниз. Вслед за процессией следуют по лестнице Павел Медведев, Гриша Никулин, семеро латышей (у двух из них за плечами винтовки с примкнутыми штыками), завершаем шествие мы с Ермаковым.

Когда все вошли в нижнюю комнату, то оказалось, что комната очень маленькая. Юровский с Никулиным принесли три стула — последние троны приговоренной династии. На один из них, ближе к правой арке, на подушечку села царица, за ней стали три старшие дочери. Младшая — Анастасия почему-то отошла к горничной, прислонившейся к косяку запертой двери в следующую комнату-кладовую. В середине комнаты поставили стул для наследника, правее сел на стул Николай II, за креслом Алексея встал доктор Боткин. Повар и лакей почтительно отошли к столбу арки в левом углу комнаты и стали у стенки. Свет лампочки настолько слаб, что стоящие у противоположной закрытой двери две женские фигуры временами кажутся силуэтами, и только в руках горничной отчетливо белеют две большие подушки.

Романовы совершенно спокойны — никаких подозрений. Николай II, царица и Боткин внимательно разглядывают меня с Ермаковым, как людей новых в этом доме. Юровский отзывает Павла Медведева, и оба выходят в соседнюю комнату. Теперь слева от меня против царевича Алексея стоит Гриша Никулин, против меня — царь, справа от меня — Петр Ермаков, за ним пустое пространство, где должен встать отряд латышей.

Стремительно входит Юровский и становится рядом со мной. Царь вопросительно смотрит на него. Слышу зычный голос Якова Михайловича:

— Попрошу всех встать!

Легко, по-военному встал Николай II; зло сверкнув глазами, нехотя поднялась со стула Александра Федоровна. В комнату вошел и выстроился как раз против нее и дочерей отряд латышей: пять человек в первом ряду, и двое — с винтовками — во втором. Царица перекрестилась. Стало так тихо, что со двора через окно слышно, как тарахтит мотор грузовика. Юровский на полшага выходит вперед и обращается к царю:

— Николай Александрович! Попытки Ваших единомышленников спасти Вас не увенчались успехом! И вот, в тяжелую годину для Советской республики... — Яков Михайлович повышает голос и рукой рубит воздух: — ...на нас возложена миссия покончить с домом Романовых!

Женские крики: “Боже мой! Ах! Ох!” Николай II быстро бормочет:

— Господи, Боже мой! Господи, боже мой! Что ж это такое?!

— А вот что такое! — говорит Юровский, вынимая из кобуры “маузер”.

— Так нас никуда не повезут? — спрашивает глухим голосом Боткин.

Юровский хочет ему что-то ответить, но я уже спускаю курок моего “браунинга” и всаживаю первую пулю в царя. Одновременно с моим вторым выстрелом раздается первый залп латышей и моих товарищей справа и слева. Юровский и Ермаков также стреляют в грудь Николая II почти в ухо. На моем пятом выстреле Николай II валится снопом на спину.

Женский визг и стоны; вижу, как падает Боткин, у стены оседает лакей и валится на колени повар. Белая подушка двинулась от двери в правый угол комнаты. В пороховом дыму от кричащей женской группы метнулась к закрытой двери женская фигура и тут же падает, сраженная выстрелами Ермакова, который палит уже из второго нагана. Слышно, как лязгают рикошетом пули от каменных столбов, летит известковая пыль. В комнате ничего не видно из-за дыма — стрельба идет уже по еле видным падающим силуэтам в правом углу. Затихли крики, но выстрелы еще грохочут — Ермаков стреляет из третьего нагана. Слышен голос Юровского:

— Стой! Прекратить огонь!

Тишина. Звенит в ушах. Кого-то из красноармейцев ранило в палец руки и в шею — то ли рикошетом, то ли в пороховом тумане латыши из второго ряда из винтовок обожгли пулями. Редеет пелена дыма и пыли. Яков Михайлович предлагает мне с Ермаковым, как представителям Красной Армии, засвидетельствовать смерть каждого члена царской семьи. Вдруг из правого угла комнаты, где зашевелилась подушка, женский радостный крик:

— Слава Богу! Меня Бог спас!

Шатаясь, подымается уцелевшая горничная — она прикрылась подушками, в пуху которых увязли пули. У латышей уже расстреляны все патроны, тогда двое с винтовками подходят к ней через лежащие тела и штыками прикалывают горничную. От ее предсмертного крика очнулся и часто застонал легко раненный Алексей — он лежит на стуле. К нему подходит Юровский и выпускает три последние пули из своего “маузера”. Парень затих и медленно сползает на пол к ногам отца. Мы с Ермаковым щупаем пульс у Николая — он весь изрешечен пулями, мертв. Осматриваем остальных и достреливаем из “кольта” и ермаковского нагана еще живых Татьяну и Анастасию. Теперь все бездыханны.

 
Так выглядело место казни царской семьи, когда под натиском белых частей Красная армия вынуждена была временно оставить город. Офицеры отколупывали штукатурку с брызгами крови, закладывали себе в ладанки и медальоны. И не важно было, чья это кровь - господ или слуг. 
      



 
Это один из вариантов иконы в память о царственных мучениках. Две семёрки: слева - царская семья, справа - Елизавета Фёдоровна, сестра императрицы, и великие князья, днём позже сброшенные в  шахту живьём в г.Алапаевске (140 км от Екатеринбурга). Те и другие давно уже канонизированы как святые Русской православной церковью за рубежом.
 
Споры о канонизации четырёх слуг (слева на заднем плане) продолжаются. Но почему? Неужели святость присуща только людям знатного рода? Верная и самоотверженная служба всегда почитались на Руси. Эти четверо могли оставить службу и тем спасти свою жизнь. Но выбрали другой, жертвенный путь: оставаться с хозяевами до конца.
 
До самого конца.